Джеральдин Маккорин - Где кончается мир [litres]

– Моя собака – толковая овчарка, – сказал он Дейви. – Умеет хватать овец за горло и опрокидывать на спину.

Но когда пастух не придёт ощипывать шерсть, не станет ли Крапива кусать слишком сильно, не превратится ли в овцеубийцу?

– Вот только загонщик из неё никудышный. И года не проходит, чтобы из-за неё какая-нибудь овца не свалилась с высоты. Так у нас на столе появляется баранина, но овцы всё заканчиваются.

– Я вспомнил! – сказал Дейви. – Я и забыл, как Крапива пугала овец. Расскажи ещё историй о доме.

Так что Куилл рассказал ему историю о том, как испанский галеон попытался укрыться с подветренной стороны Хирты, застрял под сводом одной из скал, обрушил её на себя – и потонул в проливе, погребённый пятьюдесятью тоннами камней.

– И это принесло нам победу в войне с Испанией, потому что Господь так любил нас, шотландцев, что раскидал испанский флот по всему океану и обрушил на них камни.

– Я этого не помню! – воскликнул Дейви, ошеломлённый, что столь значительное событие могло выскользнуть у него из головы.

– Это давненько случилось, – сказал Мурдо, подныривая в пещеру с мешочком масла глупыша для Куилла – втереть в синяки. – Лет сто назад. Или триста? Думается, тебя ещё и на свете не было, Дейви.

Потом явился Найлл.

Наверху, в Средней Хижине, слушая, как Дейви сбивчиво пересказывает историю про Армаду, он догадался, откуда у неё ноги растут, и заявился в Нижнюю Хижину, тоже желая послушать историю. И тоже принёс тупика в качестве платы.

Так что Куилл рассказал ему историю о Святом Килде, которого пираты бросили в море, но он расправил на воде свою шотландку, и она сделалась твёрдой, как плот, так что, используя рубаху вместо паруса, он доплыл до Хирты и открыл её.

– Он построил здоровенный кирк, но сейчас его уже нет, увы, потому что когда Святой Килда умер, кирк вознёс его в рай, а потом обратился облаком.

Стоило Найллу начать разглядывать небо, на нём и впрямь обнаружилось множество облачных шпилей и дворцов.

– А я слыхал, Святой Килда – это просто слово, которое в книге написали неправильно, – сказал Мурдо, когда Найлл ушёл. – Не было такого человека.

– Теперь есть, – сказал Куилл.

Тем вечером он поймал первую рыбу – а потом и вторую! В конце концов, это всего лишь вопрос ловкости. Всего-то нужно было немного внутреннего спокойствия. Улов здорово обрадовал его (хоть он и ненавидел вкус рыбы); а ещё радостнее ему сделалось, когда на берег выбралась бескрылая гагарка, напоминающая своей маской крупную утку-разбойницу. Он бросил ей одну рыбу. Глядя, как она пропихивает подачку по зобу, он почувствовал, будто некоторым образом подружился с морем.

На следующее утро вместе с младшими пришла Джон. В качестве входной платы она принесла небольшой мешок с перьями из одного из клейтов. Теперь Куилл сможет спать не на сырой земле и просыпаться без синяков от грубого пола. Дейви заявил, что это Куиллово «рассказывательное кресло» и плюхнул мешок посреди пещеры – со всем почтением, причитающимся, по его мнению, трону.

Джон перестала истекать кровью, но плакать не перестала, потому что теперь она горевала по матери. Тем утром она проснулась с мыслями о доме – как и всегда. Но материнского лица вспомнить никак не смогла.

Когда она сказала это, Куилл заметил, что остальные мальчишки зажмуриваются и проверяют – предстают ли под веками образы друзей и родных: он знал, что они делают именно это, потому что и сам так делал. Картинки в памяти – всё равно что вода: чем сильнее стараешься их удержать, тем скорее они ускользнут. Он не знал, что сказать Джон: терять воспоминание о чьём-то лице невыносимо.

Но потом поднялся Найлл и описал мать Джон – потрясающе подробно – вот так просто – а потом стал описывать дедушку Джон, и их корову Флору, и кустик диких ирисов у их двери, и начищенные башмаки, стоявшие носок к носку у очага, которые никто не носил, кроме как по воскресеньям. Мать Джон тотчас воскресла перед ней, и даже Мурдо с Куиллом словно очутились перед очагом в её домике, завидуя этим башмакам.

– Нарекаю тебя «Хранителем Лиц», – пошутил Куилл, вспомнив, как Кейн помпезно провозгласил себя Хранителем Трутницы. Но Найлл уставился на него таким взглядом, словно Куилл только что сделал его наместником какого-нибудь неприступного замка со стенами, от пола до потолка увешанными портретами.

– Хранителем Лиц? – переспросил он, и его худенькое лицо с сияющей улыбкой немедленно запало всем в память. – Я Хранитель Лиц!

Как только гости ушли, поспешно взбираясь по Стаку и придумывая оправдания тому, куда это они запропастились, Куилл стал испытывать собственную память, воскрешая в голове всех людей с Хирты и тех, кто был сейчас над ним, в Средней Хижине. Выяснилось, что «пастор» теперь называет мальчишек своей «отарой». Но овцы все одинаковы: одну от другой никак не отличить. К тому же овцы глупые: скорее спрыгнут в море со скалы, чем позволят собаке вроде Крапивы погнать их домой. А никто из мальчишек глупым не был. Мурдина говорила…

Куиллиам резко оборвал эту мысль. Он уже не мог сказать наверняка, действительно ли он помнил, что Мурдина говорила что-то на Хирте, или просто вообразил, что эти слова выскользнули из клюва гагарки у кромки воды; или воображаемая Мурдина говорила то-то и то-то, лёжа ночью в его объятьях, когда они обсуждали прошедший день или выбирали имена своим будущим детям…

Мурдина говорила:

«Мы все должны быть кем-то, дорогой, иначе кто мы есть? Каждый умеет что-то особенное. Каждый мальчишка в некотором роде король».

Калума он сделал «Хранителем Музыки». Голос у Калума сломался в прошлом году и, в отличие от его одежды, словно расширился и стал поистине чудесным. Глядя на Калума, никто и подумать не мог бы, что внутри прячется такой голос. Сам он не до конца в себя верил: своего нового голоса он смущался. Но восседая на мешке с пухом – «Трон Хранителей» – и нося титул Хранителя Музыки, когда остальные принимались скармливать ему куски полузабытых гимнов и плачей, он глотал их и выдавал роскошные, полные варианты каждой песни, заставлявшие мальчишек или плакать, или плясать.

Джон была объявлена «Хранителем Игл». Все мальчишки делали иголки из перьев глупышей – обдирали их с крыльев и пытались продырявить стержень остриём единственного ещё пригодного на это ножа. Куилл сказал, что хорошие иголки будут на вес золота; с ними нужно обращаться аккуратно и хранить в надёжном месте.

Одежда у мальчишек разваливалась на куски, а с приходом зимы им понадобится одеваться теплее, а не наоборот. В августе они набили двадцать клейтов полными мешками птичьего пуха. Если у них получится теперь как-то обшить куртки и портки перьями, возможно – только возможно – они не умрут от холода.