Аннет Схап - Лампёшка

— Да, но, мама, — возражает Лампёшка, — он не хотел.

— Ах, не хотел?!

— И ему наверняка стыдно.

— Надеюсь, он обливается слезами от стыда, — сердито говорит мама. — Бедная моя девочка! Бедная твоя щека!

Под ногами крутится кот. Лампёшка сажает его к себе на колени и гладит, гладит всё утро, гладит так, что его тёплая шерсть потрескивает.

Мисс Амалия возвращается в приподнятом настроении. Она принесла письмо, которое всё разъяснит. Учительница раскрывает листок бумаги и кладёт его на стол перед девочкой:

— Вот, посмотри. Всё отлично устроилось.

Она снимает шляпку и уходит с ней в прихожую.

Лампёшка сидит, уставившись на белый лист с чёрными буквами, и наглаживает кота у себя на коленях. Немного погодя чайник на кухне начинает петь, и вскоре мисс Амалия входит в комнату с чайным подносом.

— Ну, детка, что скажешь?

— Когда мне можно домой?

Учительница ставит поднос на стол.

— Там же всё написано.

Лампёшка чувствует, что краснеет. Она наглаживает кота ещё сильнее и упирается взглядом в стол.

— Ах, да! — спохватывается мисс Амалия. — Ну конечно, ты ведь совсем недолго в школу ходила… М-да, теперь уж ничего не поделаешь.

Она берёт письмо.

— Так и быть, прочту тебе.

Лампёшка хочет слушать, но не может. Она думает обо всём подряд: о сегодняшнем дне, о прошлом, о тех двух неделях в классе, в тесном душном кабинете, много лет назад, где она тоже не понимала, что ей говорят, и только ужасно боялась. Как сейчас. Когда же её всё-таки отпустят домой?

— Пять тысяч долларов, — внезапно доносится до неё голос учительницы. — Даже с лишком. А пять тысяч за ваши вещички никто не даст.

Вздрогнув, Лампёшка выпрямляется на стуле. Кот возмущённо спрыгивает на пол.

— Пять тысяч?.. У нас и близко столько нет!

— Конечно, нет, — соглашается мисс Амалия. — И ни у кого нет. Поэтому их придётся отработать, тут уж ничего не попишешь. Но работать-то ты можешь?

— А что мне нужно будет делать? Где работать? Не… не дома?

— Нет, это невозможно. Нет, конечно.

— Здесь? У вас?

— Здесь? — Мисс Амалия разражается смехом. — Придёт же такое в голову! Конечно, нет. Я же объясняю: всё устроилось. Ты будешь работать в усадьбе господина Адмирала.

— Где-где?

— В Чёрном доме, недалеко от города, — знаешь, поди. Удачное совпадение: как раз вчера оттуда приходили и спрашивали, нет ли…

— В Чёрном доме?

Лампёшке вспоминается считалочка, которую она когда-то слышала на рынке. Дети прыгали через скакалку и припевали:

— Но там ведь живёт чудовище!

— Что за чушь! — Мисс Амалия принимается разливать чай. — Господин Адмирал — чрезвычайно уважаемый человек. Чрезвычайно. Иначе мы никогда не определили бы в его дом ребёнка. — Она пододвигает к Лампёшке расписанную цветами чашку. — Ну же, детка, не хмурься. То, что девочка твоего возраста поступает на работу, — самое обычное дело, не так ли? К тому же я выхлопотала тебе выходной — полдня по средам после обеда, очень даже неплохо, можешь меня поблагода…

— Но сколько мне придётся там жить?

Мисс Амалия начинает подсчитывать.

— Предположим, тебе будут платить по доллару в день, выходит пять тысяч дней. Но если ты хорошенько постараешься со своей стороны, а твой отец — со своей, то получается уже половина. А половина — это всего лишь…

Она смотрит на Лампёшку так, словно та снова сидит за партой. Но Лампёшка не смогла бы решить эту задачку, даже если бы в её голове не творился такой кавардак.

— Две с половиной тысячи дней!

— Но это ужасно долго, — лепечет Лампёшка

— Всего семь лет.

Семь лет? Ужасно, невыносимо, бесконечно долго!

Мисс Амалия размешивает сахар, позвякивая ложечкой.

— Ничего, они пролетят одним мигом, конец уже виден.

Но, как Лампёшка ни глядит, всё, что она видит, — это бесконечная вереница дней. Дней без отца, без маяка, без всего, что ей знакомо. В доме, где живёт чудовище. Она отодвигает чашку и качает головой.

— Я не смогу.

— Придётся, детка. — Мисс Амалия аккуратно складывает письмо и кладёт его в конверт. — А теперь допивай чай и собирайся, сразу и отправимся.

У Лампёшки из глаз брызжут слёзы, их не сдержать. Она плачет в свой чай, плачет, пока складывает вещи, плачет, когда выходит на улицу. Плачет, пока мисс Амалия тянет её за собой — через город, мимо порта, по горбатым улочкам, всё дальше и дальше от моря — плачет не переставая, пока они не выходят на лесную дорогу. Город остался позади. Тут она стихает — все слёзы выплаканы.

Ветер несёт издалека запах моря. И ещё кое-что: стук молотков. Кто-то вбивает в дерево здоровенные гвозди.

Лампёшка не знает, что это за стук, — а это толстыми брусьями заколачивают дверь маяка. Август остался внутри и выйти наружу уже не сможет. Заперт с семилетним запасом спичек, которыми он каждый вечер должен зажигать лампу на башне.

— Это с моей-то ногой?

— До твоей ноги нам нет никакого дела, Ватерман. А каждое утро свет положено гасить.

— Это я и так знаю, я уже десять лет этим занимаюсь.

— Твоя дочь занималась, а это не одно и то же.

Шериф смеётся собственной шутке. Его помощники тоже хихикают, продолжая забивать гвозди.

— А что мне есть? Или я спички жрать должен?

— Еду тебе будут приносить каждый вечер, — отвечает шериф. — Но никаких деликатесов, ха-ха, не надейся.

Август выглядывает в дверное окошко. Но оно маленькое, через него мерзавцев не достанешь.

— А как же моя дочь?

Ответа нет.

— Как она будет без меня? Что с ней станется? Эй! — Август бессилен, ему остаётся только плеваться в стоящих под окошком людей. Огромными, полными ненависти плевками. — Эй! Я вас спрашиваю!

Последний удар молотком, и помощники торопливо собирают инструменты. Брезгливо морщась, они стирают августовы слюни со своих воротников и по тропе возвращаются в город.

Август шлёт им в спину проклятия.

— Отвечайте! Когда я увижу мою дочь?

Шериф не замедляет шага.

— Это ещё надо заслужить, Ватерман! — кричит он через плечо. — Вот заслужишь, тогда и посмотрим.

Чёрный дом построили недалеко от города, на прибрежном утёсе, — с видом на бухту. Но в последние годы деревья в саду так разрослись, что совсем закрыли море, и теперь из окон видны лишь ветви да листья чёрного плюща, обвивающего дом. Надо бы кому-нибудь хорошенько их подрезать, но никто этим не занимается. В зарослях плюща всё шуршит и копошится: там совы и пауки, жуки и ночные птицы.