Василь Когут - Копия Афродиты (повести)

— Видимо, не нужен…

Что подумала мать, сказав это, Гришка только догадывался.

— А к председателю ходил, как же. Предлагал новый откупить. Так Певень и разговаривать не стал. У них с отцом старые счеты.

— Какие счеты?

Мать тяжело вздохнула.

— Лет десять тому отец, когда Певень был агрономом, так раскритиковал его на собрании, что того временно в бригадиры перевели. Вот и запамятовал. Он еще тогда грозился, что, мол, не прощу этого. Боюсь, что нашелся повод…

— Не бойся. Как же он тогда председателем стал?

— Исправился… Годы прошли. Люди и поверили…

— Не видно, чтобы исправился, — ухмыльнулся Гришка, — а отец хоть за дело его тогда?..

— Знаешь отца… Певень часто путал свое с колхозным… А отец терпеть этого не мог. Он и теперь председателю сказал: не способен мой сын на воровство, корни у него мои, качуровские, а не…

— Правильно сказал! — и Гришка широко открытыми глазами уставился на мать, благодаря в душе своего строгого отца.

«…Вечером, примостившись на скамеечке под липой, что росла у дороги, я дал волю своему воображению. Ну погоди, Певень! — думал я. — Все равно женюсь на твоей красавице дочке. Выкраду, коль добром не захочешь. Вырасту, наберусь сил… Спортом займусь серьезно. Боксом, борьбой, каратэ… Тогда, мой милый тесть, все потрохи из твоей толстой утробы вытряхну. И за себя, и за отца. Будешь ты у меня, как сибирский кот, ходить на задних лапках и мяукать только с моего разрешения…

Звездное покрывало висело надо мной. На черном небесном бархате горели, переливались бриллианты, всматриваясь в них, я видел, как они дрожали, словно промерзнув от холода. Даже луна, похожая на кусок голландского сыра, будто качалась на единственном облаке.

Ко мне незаметно подошел Витька. Присел, вздохнул. Тень от его фигуры упала на край скамейки.

— Ну что, — спросил я его тихо. — Есть новости?

Настроение у Витьки резко отличалось от того, с которым он приходил ко мне раньше. Он улыбался, ерзал на скамейке, часто запускал свои длинные пальцы в короткую прическу.

— Меня, кажется, из сообщников перевели в свидетели…

— Что значит перевели? — удивился я. — Не корова же ты, что перевели из стойла в стойло.

— Выходит, нет прямых улик, — сбитый с толку, неуверенно ответил Витька. — Я мотоцикл не брал. Даже к нему не прикасался.

— Ты что, — поразился я, — тоже уверен, что я украл мотоцикл?

— Я не уверен… Но ничего не видел и ничего не слышал.

— И Оксанки не видел у калитки?

— Нет.

— И голоса ее не слышал?

— Нет.

— Зачем же тогда на допросе сказал, что Оксанка разрешила мне взять мотоцикл?

— Думал, так будет лучше.

— Значит, соврал?

— Как тебе сказать… — юлил Витька. — Тебе же легче. Отпадает групповая…

Это известие меня покоробило. Они что, сговорились или как? Интересно: неужели и Оксанка все будет отрицать? Если так…

Баба с воза, коню легче…

Я встал. Больше мне с Витькой говорить не хотелось. Он шмыгнул носом, заерзал, хотел что-то сказать, но так и остался с открытым ртом…

Конечно, Витька ни в чем не виноват. У меня сразу возникло желание напомнить ему о собаке, которую он напичкал снотворным, о бензине, который он переливал из своего в мой, то есть в Певневский мотоцикл, о его идее стянуть мотоцикл у председателя, но я подавил в себе эти подлые мыслишки. Что с того, что он это делал или думал делать? Мотоцикла-то не крал. У него есть свой. Пусть старенький, но свой… Может, это и погубило меня. У меня закипела ненависть к Витьке: друг называется! А когда дело серьезное возникло — в кусты! Радехонек, что отделался легким испугом.

Я догадывался, что его отец, колхозный завскладом, не раз уже побывал и у председателя, и, наверное, в милиции. Фома Гусак — в деревне у него прозвище Политик — не хуже прокурора знает законы. Самому не раз приходилось сидеть перед следствием: и в качестве виновного, и в качестве свидетеля. Но всегда он оказывался не виноват. Бывало, отделывался штрафом и снова шел заведовать своим складом. Значит, Витька уже свидетель…

— Знаешь что, Гусь, — неожиданно предложил я. — Со свидетеля уже не тот спрос, что с обвиняемого. Давай съездим вдвоем к следователю и честно все расскажем. Ну, как бы тебе объяснить… Совесть свою очистить, что ли? Ведь мы и в самом деле врали и запутали себя и следствие. Ты одно говорил, я — другое… А так — начистоту. До мелочей… Что будет, того не миновать.

После своей тирады я насторожился. Согласится Витька или нет? Не согласится — трус и негодяй. Теряю своего единственного друга. Об этом я скажу ему тут же, дам по шее, и на этом наша дружба закончится. Поеду с исповедью один.

— Ты документы все подготовил в институт? — вдруг спросил Витька, чем окончательно ошарашил меня.

— На кой черт они мне! — огрызнулся я. — До этого ли теперь?

— В таком случае — поедем завтра же. Заодно возьмешь и необходимые документы.

На душе у меня стало светло…»

Утром Гришка снимал повязку с головы. Длинный бинт, сползавший как змея, наматывал в левую руку, правой осторожно отрывал на макушке, где он пропитался кровью, присох и причинял боль. Стиснув зубы, Гришка рванул последний виток и вместе с тампоном оторвал повязку от раны. Рана оказалась пустяковая: сантиметра на три рассечена кожа. Парень осторожно начесал на рану волосы, побрызгал лаком. Отцовской электробритвой убрал с лица темный пух. Желтых пятен под глазами уже не было. Переоделся в новый костюм, белую рубашку украсил пестрым галстуком. Стал во весь рост перед зеркалом…

А что? Вот он, как есть… Высокий, стройный, волевое худощавое лицо, глаза янтарного цвета, брови с резким изломом, нос прямой, острый, крупные, редкие зубы, губы толстые, длинные, будто на них застыла затаенная боль. Эти губы придают лицу какое-то недовольство. Но так должно и быть. Гришка редко бывал чем-то доволен по-настоящему. В его жизни всегда чего-то не хватало. Отец по этому поводу выразился вполне определенно: ходишь, как белены объевшись… Оглядев себя сзади, со стороны, и оставшись собой все-таки удовлетворенным, Гришка решил ехать в райцентр без головного убора. На свежем воздухе, решил, рана быстрее заживет.

На улице уже поджидал Витька.

— Может, на мотоцикле махнем? — предложил.

— Ты что, спятил? — ужаснулся Гришка. — Да я больше в жизни…

— Ладно, потопали на остановку.

Сергей Иванович Кравец принял ребят сразу же. Его ничуть не удивил этот внеплановый визит. Рано или поздно так должно было случиться. Старший лейтенант знал из опыта, что придет время и попавшие в беду, после раздумий, размышлений, сами расскажут, уточнят детали преступления, повод, подтолкнувший к нему. Окинув оценивающим взглядом Гришку, он заметил в нем какую-то внутреннюю перемену и первым начал разговор: