Василь Когут - Копия Афродиты (повести)

— Решили начистоту?

— Да, — в один голос ответили друзья.

— Слушаю.

Гришка начал с того, что у него появилось страстное желание заиметь мотоцикл. Но ему, как и раньше, в жизни не повезло. Отец отказал, по лотерее не выиграл, Витька сдрейфил — побоялся отца. Да, действительно он увидел новый мотоцикл в сарае у председателя. Вначале мелькнула мысль, подсказанная Витькой: украсть… Но вскоре он эту идею отбросил напрочь…

Следователь сидел, скрестив руки на груди, внимательно слушал. Гришке это показалось даже обидным: он пришел рассказать всю правду, а следователь даже не ведет протокол. И не выдержал:

— Вы же ничего не записываете!

— Не волнуйся, — улыбнулся Кравец. — Пишем.

И только теперь Гришка заметил у чернильного прибора маленький микрофон. Парень на минуту стушевался, а дальше, успокоившись, продолжил рассказ. Витька изредка уточнял детали. Получалось, что они совершенно не виноваты и ни о каком преступлении не думали.

— Хорошо, — сказал следователь. — Ты, Качур, утверждаешь, что мотоцикл тебе разрешила взять Оксана Певень?

— Да, — уверенно подтвердил Гришка.

Старший лейтенант порылся в папке, лежавшей перед ним, достал один из исписанных листов и показал Гришке.

— Чей это почерк?

— Оксанин, — без запинки ответил парень, узнавший ее летящий почерк.

— Читай!

Гриша взял лист, протянутый ему следователем. Это было вроде объяснительной. У Гриши заходили желваки на скулах.

«Я, Певень Оксана Петровна, подтверждаю то, что однокласснику Качуру Григорию Павловичу отцовского мотоцикла не давала. Пользуясь моим отсутствием, он его украл.

В чем и расписываюсь…

27 июня…»

Гришка не раз, а несколько раз успел прочитать этот гнусный поклеп, написанный на имя следователя Кравца. В его душе что-то надорвалось, хотелось провалиться сквозь землю, испариться, исчезнуть…

— Что скажешь теперь? — жестко спросил следователь.

Ну что сказать после этого? Смысл написанного ясен, почерк Оксанин. Да и бегство ее в Гродно подтверждает, что, сделав свое черное дело, оставила его на произвол судьбы. Какая подлость! Ради чего она пошла на такой обман? Что плохого сделал он ей? Он же только хорошее…

— Ну? — напомнил старший лейтенант.

— Вранье! — крикнул Гришка и вскочил со стула.

— Чье? — сразу же последовал вопрос. — Ее или твое?

— Оксаны Певень, ее…

Кравец, прищурив глаза, плотно сжав свои тонкие губы, пристально смотрел на Гришку, что-то усиленно обдумывал. Его, кажется, встревожил этот ответ подследственного… Неожиданный, естественный, вырвавшийся из глубины души…

В кабинете следователя стояла гнетущая тишина.

«…Выпроводив Витьку из кабинета, Кравец предложил мне написать эту самую «свою автобиографию». Получив неделю времени, я должен был распределить его так, чтобы полностью довести дело до конца: или суметь себя защитить, или… Я испугался не на шутку. Объяснительная Оксаны, написанная собственноручно, являлась самым страшным документом, подтверждавшим мои действия. Мне надо было доказать обратное. А как? Только сама Оксана могла все поставить на место. Только она…

Витьки нигде не было. Ни в милиции, ни на вокзале. Значит, уехал без меня. Кстати, с ним было все ясно. Случай с собакой, являвшийся серьезной уликой, связанной с хищением мотоцикла, будто отпал. Витька — свидетель. Мы честно признались, что с собакой разыграли шутку: очень уж беспокоила лаем-визгом. Идея эта не новая. В прошлом году мы видели, как ребята из профтехучилища дали коту две таблетки реланиума и как кот, осмелев до безумия, бросался на собаку, гонялся за курами. Хохотали до слез. Кот остался жив, но в дальнейшем избегал встречи с людьми, словно одичал. Отсиживался в темных углах. Мы тоже, мол, хотели подобным образом успокоить собаку, но… Никакой он не был бешеный, а председатель с испугу зря его застрелил.

Кравец вроде бы соглашался с нашими доводами. Слушал внимательно, кивал утвердительно головой, временами улыбался. Но поверил ли? Этого мы не знали.

Я все же решил в нотариальной конторе снять копию свидетельства о рождении и взять медицинскую справку. В поликлинике людей было мало. Все те, кто надумал поступать учиться, давно уже взяли необходимые документы и, вероятно, отправили их по учебным заведениям. Я единственный из вчерашних учеников ходил из кабинета в кабинет, врачи удивленно встречали меня, больше из устных моих заверений, чем серьезных обследований, делали отметку в справке и отправляли в следующий кабинет. К обеду я успел завершить все дела.

По дороге домой, прижавшись щекой к холодному стеклу автобуса, я обдумывал свои дальнейшие планы. Прежде всего — надо встретиться с Оксаной. Дома она сейчас или нет? Если в Гродно, куда отправилась с документами и осталась у тети, для меня это совсем худо. Значит, надо узнать адрес тети. А как узнать? Идти на поклон к Петру Саввичу? Да он меня в три шеи выгонит из дома. Да и встреча с ним усугубит мое и так шаткое положение. Собственно, после моего категорического заявления о ложном показании Оксаны, следователь и сам обязан передопросить ее. Допустим, он это сделает. А вдруг Оксана снова подтвердит то, что сообщила в первый раз. Господи! Неужели это может быть? Тогда мне крышка. Как тут ни изворачивайся, как ни доказывай свою правоту, а путь ведет к одному. Следователь ведь не шутил. Как он сказал? Через месяц ты уже будешь в автоколонии строгого режима… Конечно, это «в автоколонии» — ответный удар на мое «свою автобио…» Старший лейтенант в долгу не остался. Он хоть и говорил, что его цель — не посадить меня в тюрьму, а не допустить туда, но в это поверить теперь очень трудно. И я, и Витька вначале не договаривали, были неискренними, где-то приврали… В конце концов вызвали к себе недоверие. Но все это я делал для того, чтобы не втянуть в историю Оксану. А она? Вот как отблагодарила за мою преданность, мою любовь… Любовь? Да разве она меня любила? Она меня как последнего дурака водила за нос, а в итоге подвела под суд. И все это, наверное, преднамеренно. Любовь… Придется все же выяснять, что это за такая любовь…

Водитель автобуса резко затормозил, громко объявил остановку. Я, словно очнувшись, вскочил и вышел на свежий воздух».

Гришка взглянул на часы. Маленькие красные цифры в квадратном углублении против заводной головки показывали двенадцать. Июль подбирался к середине. Жара начала спадать, деревья отбрасывали длинные тени, мошкара выползала из укрытий и яростно набрасывалась на одиноко стоявшего парня. Гришка сломал несколько березовых веток и с не меньшей яростью отбивался от них. Что же делать? Время бежит неумолимо.

Какая-то внутренняя сила заставила Гришку свернуть в урочище Партизанское, и напрямик через Тещину поляну он направился в Дубиловку. Осознание того, что рано или поздно придется идти туда, ускорило это решение. Но он не шел так, как раньше. Он скрывался за Деревьями, оглядывался по сторонам, напрягался при каждом шорохе, словно преднамеренно шел на воровство. В дом решил зайти не с улицы, а с переулка, со стороны сарайчика. И первое, что его поразило — молодая овчарка на цепи, той самой, хозяином которой был Барбос. Овчарка завиляла хвостом, присела-прижалась к земле, масляно-преданными глазами посмотрела на Гришку, тихо и жалобно заскулила. Парень не выдержал, приблизился к собаке, погладил по шерсти. Та в благодарность пыталась лизнуть лицо незнакомого человека.