Иосаф Любич-Кошуров - Сон Лилии [Легенды и сказки]

Отец ляжет на кровать отдохнуть, а она за пяльцы сядет, либо книжки начнет читать.

Проходил раз мимо один живописец. Ну, вы сами знаете, одежонка у него рваная, нос в красках. Может где-нибудь иконостас поправлял, может у кого-нибудь купца потолки расписывал, а может так шел, потому что это такой уж народ шляющийся.

Хорошо.

Увидал он Десну.

— Дозвольте, говорит, прекрасная девица, с вас портрет написать…

Ну, может он и не так сказал, да это так говорится. Вынул краски и кисти, а та:

— Ах, нет, как папенька прикажут.

Вышел Днепр на улицу, заложил руки за пояс, трубку курить. Шаровары, как у вашего кучера, только красные (тогда шаровары все красные носили). Поглядел на живописца.

— Пиши, говорит.

И скажу вам, писал он три года; сколько краски извел, карандашей там, бумаги — нет числа. На третий год говорит:

— Нельзя, говорит, такую красоту написать!

Поломал кисти, бросил шапку о землю и ушел. И разнес он по всей той стороне славу о ней: есть-де красавица красоты неописанной.

Стали звать живописца разные знатнейшие господа.

— Правда? спрашивают.

— Правда, говорит, ваше скородие.

И стали к Десне женихи свататься.

Понаедут это в каретах, в колясках — теперь уже таких экипажей нету. Вот стоит у вас в каретном сарае старая карета; так у этой кареты была бабушка, а у той опять бабушка, а у той опять бабушка: так вот эта последняя бабушка и была тогдашнею каретой.

Кузова это зеленые, с золотом, колеса красные, а верхи с узорами.

Тогда фонарей еще не было, а бегут, бывало, с факелами два молодца, один с правой стороны, другой с лавой, а сзади опять молодцы верхами.

Проезжали и графы, и князья, и какие поважней из купечества.

Крутят усы, глядят на Десну; ну там комплименты разные говорят, пряники, конфекты, другие подарки привозят, — народ все богатый был, не жалели.

Бывало и повздорят; сейчас за сабли.

— Вы, мол, кто?

— А вы кто?

Только все больше миром кончалось, потому что, знаете, не хорошо в чужом доме драку заводить.

Походят, походят, друг около друга, и спрячут сабли.

Ну, глядел, глядел Днепр.

— Что ж спрашивает, дочка, который тебе нравится?

А та, известное дело, скромная барышня, вздохнула.

— Никто.

Услышали это женихи, сели в свои кареты и уехали.

А потом приходит Десна к Днепру.

— Папенька, говорит.

Конечно ручку у отца поцеловала.

— Папенька.

— Что, говорит, дочка?

— Нашла я себе, говорит, жениха, папенька.

— А кто такой? спрашивает Днепр.

А жил у них по соседству, знаете, один паренек, Сейм прозывался.

— Хорошо.

— Кто?

— Сейм, говорит.

А был этот Сейм бедный и совсем неважного рода. Хлопнул Днепр себя по коленкам, бровями задвигал.

— Как же это так? говорит, без моего позволения. А?! Сердитый был старик. Конечно, — отец. Да… жалко свое детище.

— Да разве он тебе пара? говорит.

Долго не отвечала Десна. Стоит, глаза опустила и фартук с уголка крутит. А потом говорит:

— Вот вам, папенька, мое последнее слово: ни за кого не пойду, кроме него.

Как ножом отрезала.

Старик и так, и этак; нет, уперлась на своем, да и кончено.

— Ну ладно ж, говорит, когда так сиди в девках!

Заплакала Десна, ничего не сказала. Заскучал и Днепр, потому что, что ж тут хорошего?

Хорошо. Прошло сколько там времени — кличет опять Днепр Десну.

Скучный сидит — сумует.

— Вот что, говорит, дочка моя милая, скучно мне стало жить на свете, разольюся я рекой до самого моря, буду города и села омывать, луга и степи буду поить, кормить мать-Украйну. А ты, доченька, тоже разлейся рекой близ сердца моего, омывай луга и степи, города и пригороды, и будем мы с тобой, как прежде, жить в мире и согласии.

А Десна все свое:

— А как же Сейм, папенька?.. Жалко мне его…

— Ну что ж, говорит Днепр, кликни его.

А Сейм тут как тут.

Известно, сердцем учуял. Снял шапочку.

— Здравствуйте, говорит, добрые люди.

А Днепр ему:

— Вот что, говорит, разливаемся мы сейчас с дочкой реками быстрыми и широкими; хочешь мне сынком быть, в таком случае и ты разлейся рекой, только отправляйся сперва отсюда за пятьсот верст и оттуда догоняй нас… Догонишь — твое счастье, не догонишь, не видать тебе и Десны. И дам я тебе сроку три недели.

И стало, Васенька, три реки: Днепр, Десна и Сейм.

Только не сразу это вышло.

Днепр-то с Десной прямо к морю кинулись.

Вы, может, когда видели Днепр? Ну Десну? Нет? Большие реки. Конечно, хорошая река и Сейм, а все-таки где ж ему было угнаться за Днепром да за Десной? Днепр уж к морю подходит, а он еще вон где, только под Курском роется; лес тогда на месте Курска рос, болота были, горы, овраги… Тяжело было Сейму, да, как на грех, еще заблудился… То туда, то сюда кидается, а моря все не видать. Сбился совсем с дороги.

И бросилась тут Десна его разыскивать, назад кинулась (так оно и на карте показано). Долго путалась, однако нашла.

Подошел Днепр к морю, оглянулся назад, заклубился белой пеной и слышит, зашумел прибережный камыш:

— Здравствуй, Днепр-батюшка, с зятем и с дочкой!

Еще выше взметнул Днепр брызгами и заблестели брызги на солнце… И видит старый: смеются ему издали мелкой рябью Десна и Сейм и уж вместе бегут, роют русло.

Тут и влилась Десна в Днепр.

Вот вам и вся сказка. Э! Да вы уж дремлете… Ну спите себе, спите. Может одеть чем вас потеплее? А? Ну не надо, спите себе. А я посижу… Ишь сапожонки-то свои бросили, ножки то, небось, за день набегались: где-где не были…

Тихо в детской. Месяц светит в окно со двора и ясно видны на дворе оставленные с вечера у сарая телеги с поднятыми оглоблями, дуга, прислоненная к стене сарая, белые столбы под навесом; блестят сошники на сохах…

Только ничего этого не видит сказочник Николаич… Он еще в детстве ослеп.

В зале начинают бить часы. Николаич считает про себя: один… два… три…

Часы бьют с оттяжкой, хрипло, словно они устали постоянно отсчитывать время. Старые, старые часы, еще, пожалуй, старей Николаича…

— Пять… шесть, — считает Николаич, — восемь… девять… — А часы все хрипят, все натуживаются, Николаич дальше считает — десять… Ох Господи!..

Наконец последний удар и затем жалобный замирающий звук… И опять все тихо.

Николаич встает и ощупью шмыгая ногами, пробирается к себе в прихожую. Там у него стоить рундук, и там он спит на этом рундуке.

А завтра вечером он опять придет в дет скую и опять будет рассказывать сказки. И так изо дня в день.

Только это не утомляет Николаича. Ведь он слепой и совсем старый и никому не нужен кроме детей… Целый день он сидит один в своей передней.