Майя Лунде - Снежная сестрёнка

Я увидел Хедвиг задолго до того, как она заметила меня. На катке она была одна. Я слышал, как повизгивают лезвия коньков, когда она проносится с одного конца катка на другой. Хедвиг уверенно стояла на коньках, а двигалась так, будто вообще не прилагала никаких усилий. Она оттолкнулась, сделала прыжок и твёрдо приземлилась на ноги. Потом оттолкнулась пару раз и закружилась в пируэте.

Она кружилась и кружилась, кружилась и кружилась. Видимо, у этого веснушчатого волчка в красном пальто совсем голова не кружится.

Тут она увидела меня и расцвела в улыбке.

— Юлиан!

Хедвиг скользнула к краю катка и резко остановилась прямо передо мной.

— Коньки взял?

— Ага. Но я не умею, как ты.

— Зато плаваешь хорошо.

Я сел на скамейку и надел коньки. У меня были хоккейные, мама купила их на блошином рынке — широковатые в ступне, но сжимающие пальцы. Кататься на них я никогда особо не любил.

Хедвиг взяла меня за руку и потащила на лёд.

— Давай! Ты не упадёшь!

Я держался прямо, словно палку проглотил. На каждой неровности на льду я напрягался ещё больше, потому что боялся упасть.

— Да расслабься ты, — сказала Хедвиг. — Положись на меня.

— Хорошо.

Я вправду старался.

Потихоньку становилось легче. Я чувствовал, что Хедвиг ведёт меня. Каждый раз, когда я терял равновесие, она крепче сжимала мне руку.

— Вот видишь, у тебя получается! — подбадривала меня Хедвиг.

Потом мы присели на скамейку. Я взглянул на Хедвиг. Щёки у неё были красные, глаза смеялись. И хотя я видел, как она радуется, хотя знал, что сейчас всё испорчу, я просто-напросто не мог удержаться, чтобы не спросить про Хенрика.

— Я видел Ключника, — сказал я. — Снова.

— Какого Ключника?

— Того, что рыскал у твоего дома.

Хедвиг отвернулась и уставилась на ноги. Поддела остриём конька снег.

— Пойдём ещё покатаемся? — предложила она. — Тебе же, наверное, скоро домой.

— Я узнал, что его зовут Хенрик.

Она вздрогнула.

— Хенрик… — пробормотала она.

— Я считаю, ты должна мне рассказать, кто он такой. И почему ты его боишься.

Хедвиг продолжала разглядывать свои коньки. Сначала она, похоже, вообще не могла ничего произнести, но потом наконец повернулась ко мне.

— Я не боюсь его. Я правду говорю.

— Не боишься? Тогда в чём дело?

— Я не могу пока об этом говорить, — тихо сказала она. — Но я надеюсь, мы всё равно останемся друзьями.

— Да мы и так друзья, независимо ни от чего! Просто я не понимаю, почему ты не можешь об этом говорить!

— Ты же тоже не хочешь мне всё рассказать, — сказала Хедвиг.

— С чего ты взяла? У меня нет от тебя секретов.

— Но ты же не рассказываешь о своей сестре, например. И заметь, я не пристаю с расспросами. Просто бывает так, что не получается вот так взять и всё сразу друг другу рассказать.

Я ощутил комок в горле. Она права. Она добрая и о Юни не расспрашивает.

— Я жду, когда ты сам захочешь рассказать, — сказала Хедвиг. — Но я очень хочу узнать о ней. Когда будешь готов.

Я вздохнул.

— А если я готов?

— Сейчас?

— Да, сейчас.

— Тогда я готова слушать тебя целую вечность.

В школе учителя часто спрашивали меня, не хочу ли я поговорить о случившемся, но каждый раз, когда я пытался, слова застревали в горле. У меня возникало ощущение, что разговоры об этом не имеют никакого смысла, их и заводить-то неправильно. К тому же Юни в школе все знали, и потому говорить о ней было чрезвычайно трудно.

Хедвиг не знала ни Юни, ни моей семьи. А всего каких-то несколько дней назад она и меня не знала. И всё же, а может, как раз поэтому я никому другому и подумать не мог рассказать обо всём, только ей.

Слова вдруг будто выстроились в очередь и только ждали момента, когда я их выпущу наружу. И я рассказал Хедвиг о Юни, своей сестре. О самой весёлой сестре на свете, прикольной и немного озорной, умевшей хохотать громче всех. Юни быстро выросла и стала ростом с папу, высокая, темноволосая, шумная. Когда мне снились кошмары, я бежал к ней. Она крепко прижимала меня к себе, я успокаивался и засыпал. Она трепала меня по волосам и говорила, что ничего страшного никогда не случится.

Но страшное случилось, и я даже не успел осознать, как. Юни притихла, стала реже смеяться. Она перестала шуметь и шутить. Когда я теперь залезал к ней в кровать, она отворачивалась и просила меня уйти к себе.

— Она заболела? — спросила Хедвиг.

— Да нет… — ответил я. — Во всяком случае, это была не обычная болезнь вроде гриппа и тому подобного. Юни охватила какая-то печаль. Она больше не могла ходить в школу, всё время лежала дома. Мама с папой тоже становились всё молчаливее и молчаливее, потому что никто не знал, что делать. А Юни, которая выросла так быстро, начала будто съёживаться. Она лежала в постели и становилась всё тоньше и тоньше — она грустила, и у неё не было ни сил, ни желания есть.

Всё это я рассказал Хедвиг, но потом мне потребовалось перевести дух, ведь дальше случилось самое страшное.

Хедвиг взяла меня за руку. Думаю, она почувствовала, как мне больно. И в то же время мне было хорошо. Ведь я никому ещё не рассказывал о том самом лете. Лете, когда Юни умерла.

— В конце концов она так исхудала, что её пришлось положить в больницу.

— Но это же, наверное, хорошо? Там ей помогли?

Хедвиг сжала мою руку. Чтобы продолжить рассказ, мне пришлось набрать в лёгкие побольше воздуха.

— Нет, в больнице ей стало только хуже, — выдавил из себя я. — У неё началось воспаление лёгких. А она уже была так слаба.

— А что потом? — прошептала Хедвиг.

— А потом она… Этого не должно было случиться. И в больнице говорили, что такого не бывает, и мама с папой. Но это случилось. Юни, моя сестрёнка, умерла.

Я почувствовал, как по щекам текут слёзы, и отвернулся, чтобы Хедвиг не увидела. А она отпустила мою руку и обняла меня.

— Ох, Юлиан! — только и сказала она.

Хедвиг прижалась щекой к моей щеке, и я почувствовал, как её слёзы смешались с моими.

Мы долго сидели молча. Потом Хедвиг расцепила объятия, сняла варежку и вытерла щёки, сначала себе, а потом мне. Рука её была тёплой.

— Слёзы — тоже вода, — сказала она. — А вода может превратиться в снег.

Не знаю, хотела ли она этим меня утешить, но это были добрые и красивые слова.

— И как вы теперь? — спросила Хедвиг.

— Теперь?

— Дома, я имею в виду.

— Дома стало совсем тихо. Не похоже, что мама с папой собираются праздновать Рождество. Думаю, они забыли, как это делается.