Кэтрин Эпплгейт - Креншоу

У родителей не так уж много вещей, однако они все равно умудрились забить ими наш мини-вэн до отказа. Из окна было почти ничего не видно. Я решил положить свой рюкзак и подушку последними. Я пристраивал их на заднем сиденье, как вдруг заметил кое-что странное.

Щетка заднего дворника работала, хотя день был солнечный. Никакого дождя, никаких облаков – ничего.

Она ходила туда-сюда. Туда-сюда.

Родители вместе с Робин еще паковали всякую всячину в доме. Я был совсем один.

Туда-сюда. Туда-сюда.

Я присмотрелся. Дворник был длинным и ужасно пушистым.

Он куда больше походил на хвост, чем на дворник.

Я выскочил из машины и обежал ее сзади. Увидел на крыле вмятину, оставшуюся после того случая, когда папа, дав задний ход, врезался в продуктовую тележку у большого супермаркета. Увидел наклейку для бампера, которой мама прикрывала вмятину. На ней было написано: «ПРОПУСКАЮ ДИНОЗАВРОВ».

Я увидел дворник.

Но он не двигался. И не был пушистым.

И в ту же секунду я почувствовал, что что-то вот-вот изменится, как чувствуешь, что пойдет дождь, еще задолго до того, как первая капелька упадет тебе на нос.

Заполнив мини-вэн вещами, мы встали около него. Занять место в машине никто не спешил.

– Почему бы мне не сесть за руль, Том? – предложила мама. – Утро у тебя выдалось не из легких.

– Я отлично себя чувствую, – твердо сказал папа. – Как огурчик. Что бы это ни значило…

Мама посадила Робин в детское кресло и пристегнула, мы забрались в мини-вэн. Сиденья нагрелись от солнца.

– Это всего на несколько дней, – сказала мама, поправляя солнечные очки.

– Максимум на две недели, – добавил папа. – Ну, может, на три. Или на четыре.

– Нам надо только переждать немного, – пояснила мама таким голосом, словно все замечательно, и я тут же понял, что в действительности замечательно далеко не все. – Очень скоро мы найдем новую квартиру.

– Мне нравилось жить в доме, – признался я.

– В квартирах жить тоже очень даже здорово, – заявила мама.

– Не понимаю, почему мы не можем просто взять и остаться.

– Это сложно, – ответил папа.

– Джексон, ты все поймешь, когда станешь старше, – сказала мама.

– Включите мне «Шалунов»! – потребовала Робин, ерзая на сиденье. Ей очень нравились «Шалуны» – группа, которая писала глупые песенки для детей.

– Сперва несколько песен на дорожку, Робин, – сказал папа. – А потом уже «Шалуны». – И он вставил в проигрыватель CD-диск с песнями Би Би Кинга. Это был один из любимых певцов моих родителей.

Маме и папе нравится музыка, которая называется блюзом. В блюзовых песнях кто-нибудь непременно о чем-то грустит. Например, о расставании с девушкой или о том, что потерял все свои деньги или опоздал на поезд, идущий куда-то далеко-далеко. Но вот что странно: когда слушаешь такие песни, чувствуешь себя счастливым.

Папа сочиняет множество сумасшедших песен в стиле блюз. Любимая песня Робин называется «Мой тост с джемом и арахисовым маслом оказался без арахисового масла». А моя: «Буги Неправильной Летучей Мыши» – песня про летучую мышь, которая не могла уснуть вниз головой, как обыкновенно спят эти животные.

Я никогда раньше не слышал ту песню Би Би Кинга, которую включил папа. Она была о парне, которого не любил никто, кроме его мамы.

– Пап, а что он имеет в виду, когда поет, что даже мама может обвести его вокруг пальца? – спросил я.

– «Обвести вокруг пальца» – значит обмануть. Это смешно. Твои-то родители любят тебя всегда.

– Если только ты не забываешь почистить зубы, – уточнила мама.

Я ненадолго притих.

– А дети тоже должны всегда любить своих родителей? – спросил я.

Я поймал папино отражение в зеркале дальнего вида. Он вопросительно взглянул на меня.

– Скажем так, – начал папа, – можно любить кого-то всем сердцем и в то же время сердиться на него.

Мы отъехали от дома. Арета сидела между Робин и мной. Ей было всего несколько месяцев от роду, поэтому шерсть у нее была еще по-щенячьи мягкой, а лапы – неуклюжими.

Мистер Сера, наш сосед, подравнивал у себя в саду кусты желтых роз. Мы уже с ним попрощались. Он помахал нам, а мы – ему, словно мы направлялись к Большому каньону или в Диснейленд.

– А у мистера Сера нет кота? – спросил я. – Большого такого кота.

– Только Мейбл, – ответила мама. – Чихуахуа с ужасным характером. А что?

Я снова посмотрел на заднее окно, но за коробками и пакетами ничего не было видно.

– Да просто так, – сказал я.

Папа прибавил громкости Би Би Кингу, который по-прежнему нисколько не сомневался в том, что его никто не любит, даже мама.

Арета задрала голову и завыла. Она обожала подпевать, особенно блюзовым песням. Хотя и «Шалуны» ей были по нраву.

Мы проехали несколько кварталов. Моя нижняя губа дрожала, но я не плакал.

– Да начинается путешествие, – провозгласила мама.

Если вам когда-нибудь придется жить в машине, сложностей, связанных с конечностями, вам не избежать.

Особенно если вы будете тесниться с младшей сестрой, мамой, папой, собакой и воображаемым другом.

Сложности эти бывают разными.

Вонь от папиных ног.

Похожий на запах маркеров запах лака, которым мама красит ногти на ногах. Ей хочется выглядеть хорошо даже в таких условиях, так что будьте добры смириться.

Только вам удастся уснуть, как сестра вполне может пнуть вас ногой.

Собака может положить на вас свою лапу.

Воображаемый друг может начать топтаться у вас на голове.

Я много думал обо всех этих сложностях. И в конце концов изобрел план. И, что еще хуже, воплотил его в жизнь.

Я сделал вот что: взял картонную коробку из-под телевизора, которую мы нашли за торговым центром, и сплющил ее. И разрисовал изнутри и снаружи. У меня было только три маркера, один из которых засох, потому что колпачок закатился под заднее сиденье. Поэтому рисовал я в основном красных собак с синими глазами. И синих кошек с красными глазами.

Внутреннюю сторону коробки я украсил рисунками звезд. Я решил, что будет здорово думать о них перед сном.

Наверху коробки я написал: «КОМНЫТА ДЖЕКСОНА ПАСТАРОННИМ ВХОТ ЗАПРИЩЕН». Мама пожалела вслух, что мы не взяли с собой словарь. Папа предположил, что «пастаронние» – это те, у кого есть много вкусной пасты, и сказал, что не прочь с такими познакомиться.

Каждую ночь я натягивал коробку на свой спальный мешок и устраивался внутри, как в коконе. Возникало чувство, что я снова в своей комнате, где можно спокойно думать и никто не станет тебе досаждать.