Елена Блонди - Пасифая [СИ]

— Шестнадцать! Восемь листов вырвано! Да что за…

С трудом различая стол через мгновенные слезы, допила вино. Размахнулась и швырнула узкое витое стекло в стенку над раковиной. Брызнули осколки, отсвечивая винной сукровицей.

Села. Прямо, как школьница, только голая и заплаканная, шмыгая носом. Шептала себе:

— Спокойно, ты же взрослая тетка. Ну? Не смей реветь! Сейчас дочитаешь и спокойно представишь себе, что там было, на этих восьми листах.

Сказала о восьми и почувствовала, как стали кривиться губы. Надо в отпуск, устала-устала-устала, нервы-нервы, нервы-ы-ы-ы-ы…

— Или вообще не читай, — подсказала себе.

Сунула ноги в тапочки, чтоб не ходить по стеклам. В черном рту спальни упала на неубранную постель, вздрогнув от холода простыней. Стиснула между колен сомкнутые ладони. И увидела краем глаза, как мелькнула в дверях, всколыхнув тяжелую ткань, старая рабыня.

Вера прикусила губу, задышала часто, согнулась, зажимая ребрами грохочущее сердце. О, мой царственный Бык, я несу наказанье любовью. Никого не приблизив, и всех отвергая, Афродиту обидела я. И теперь все мое — не мое. Все — тебе. Мои узкие ступни, и длинные ноги. Мои бедра и пламя, что сжигает руно. Мой живот, слишком гладкий, детей не носивший. И высокая грудь. Как мне быть, Афродита? Тебе покоряюсь, ты мне силу свою показала. Дай же милость, яви, о, богиня. За мучения женские — женского счастья! Дай! И можешь убить…

Теплый ветер, пахнущий зрелой травой, пролетел по комнате, тронул мокрый лоб и мелко дрожащие плечи.

— Полной мерой, бесстрашная, — шепнул женский голос с насмешливой лаской. И, пройдя сквозь черное стекло, влился древним вином в осенний остылый воздух.

Вера полежала, дыша медленнее, расслабляя согретые руки и плечи. Спустила ноги с кровати. Нащупав гребень, тщательно расчесала длинные волосы, заколола их высоко, темной короной. Пошла в кухню, улыбнувшись мысли, что весь день только и бегает голышом по квартире. Шепотом сказала:

— Да это мой лучший выходной!

Открыв дверь кладовочки, порылась на полке, залезая по самое плечо обнаженной рукой, и вытащила, цепляя кожаным ремешком, потертый бинокль, от деда еще.

В кухне положила его на стол. Открыла несколько последних страниц.

Пасифая стояла на макушке холма. Ветер, разрисовав синеву плоского моря, прилетел к ней; играл складками оранжевого хитона, трепал волосы. Она положила руку на круглый живот и, ощутив шевеление, погладила.

Будто сквозь зеленую прибрежную воду, вспоминала, как разворачивал перед ней Дедал свиток с чертежами, в которых она ничего не понимала, а только кивала, веря мастеру, горя нетерпением. Как в последнюю ночь перед закланием они привезли на луг пустую внутри деревянную корову, обшитую лоснящейся шкурой. И, как, держа в руках склянку с мазью, она собралась потребовать, чтоб все ушли, отвернулись, не смотрели, но не успела, потому что — последняя ночь. Все неважно.

И слушала грохочущую поступь быка, жалея, что не сможет обнять его шею руками. Но смогла, после. И под самое утро, ее, мокрую, перемазанную зеленью сочной травы и собственной кровью, Неира оторвала от любимого, усадила в носилки. А днем, вымытая, умащенная благовониями, она сама взяла в руки жреческий нож. И перед тем, как потекла красная кровь по белоснежной шкуре, поцеловала быка в шелковую шерсть у обоих глаз.

К ночи, вместе с Дедалом, который, получив за работу тяжелый кошель с золотыми монетами, купил себе новый плащ и украсил сандалии золотыми пряжками, отправилась к Афродите. Богиня милостиво приняла жертву. И выслушала обещание снять заклятие с Миноса.

…Придерживая большой живот, Пасифая стала спускаться навстречу ждущему ее воину, который подставил царице руку и придерживал за талию на поворотах тропы.

Вера закрыла книгу. Тонкая, с пожелтевшими страницами, та лежала перед ней. А вокруг — кухня, полотенце на крючке, плита со следами убежавшего кофе. Завтра — на работу. Надо бы телефон включить. Ах, да!

Она взяла бинокль и подошла к окну. Навела на желтые квадратики окон соседнего дома, смотрела странички чужих жизней без начала и конца. И, этажом выше, почти напротив, натолкнулась взглядом на неподвижную фигуру в таком же кухонном окне. Худой, узкие плечи, рубашка навыпуск. И лицо, закрытое биноклем.

Рубашка… Вера провела рукой по груди. И — отвела занавеску. Стоящий напротив отнял от лица бинокль. Оказался молод и слегка лопоух. Нерешительно помахал рукой, схватил бинокль, прижал к глазам и застыл. Она помахала в ответ. Лопоухий что-то изобразил руками, убежал. Вернулся, оттащил в сторону занавеску и прижал к стеклу лист бумаги с большими черными каракулями.

ПОЗВОНИ МНЕ, А? — прочитала Вера после цепочки цифр и кивнула.

Принесла телефон и наконец-то включила его, набрала номер.

— Привет.

— Привет.

— Я на тебя уже полгода смотрю, извини.

— А что ж раньше не помахал?

— Так ты занята все время. И мужчина у тебя. Девушка прибегает. Дочка, да?

— Ну да, есть такое…

Они помолчали.

— Теперь у меня есть твой номер! — похвастался лопоухий.

— Поздравляю!

— Спасибо.

Снова помолчали.

— У меня сейчас деньги кончатся, — сказала Вера.

— Давай перезвоню!

— Давай.

— Нет!

— Что?

— Ты лучше приходи ко мне в гости.

— Сейчас?

— Ну, да.

— Говори номер квартиры.

— Правда? Придешь? Сто пять! Хочешь встречу?

— Не надо, доберусь. Только оденусь.

— Да уж, не лето, оденься пожалуйста. Я жду, да?

— Жди. Нет, стой!

— Что?

Вера сжала трубку покрепче и улыбнулась, — хорошо, что деньги все не кончались:

— Знаешь, а ведь Кирка приготовила зелье, и заклятье с Миноса сняли.

— И правильно! Хорошо! Приходи, я пока сварю кофе…

— Да.