Вильгельм Гауф - Сказки, рассказанные на ночь

— Так его поймали? — с живостью спросил Георг, он невольно принимал участие в своем новом знакомом.

— Вот это-то и непонятно. Нам донесли, что его опять видели в Ульме, он был в вашей конюшне, но только мы хотели его схватить, как хитрец смотал удочки. Ну что ж, я верю твоему слову, твоим честным глазам, что он приходил к тебе не по каким-то другим делам. Впрочем, можно быть уверенным: если это тот, кого я имею в виду, то не из-за тебя одного он отважился появиться в Ульме. И ежели тебе еще доведется когда-либо с ним повстречаться, остерегайся: такому отродью не следует доверять… Однако сторож уже прокричал десять часов. Ложись-ка на боковую да выспись хорошенько за время своего заключения. Но прежде дай мне слово по поводу четырнадцати дней. А я тебе скажу: если ты оставишь Ульм, не простившись со старым Фрондсбергом…

— Я приду, непременно приду, — пообещал Георг, растроганный прозвучавшей в его словах грустью, которую старый воин старался скрыть под маскою шутливой улыбки.

Молодой человек подал ему руку в знак своего обещания военному совету, и заслуженный рыцарь медленными шагами оставил усыпальницу.

На следующий день полуденное солнце обдавало своими жаркими лучами одинокого всадника, который пробирался через отроги Швабских Альп, ведущие во Франконию. Всадник был молод, статен, хорошо вооружен кинжалом и мечом, ехал на рослом коне темно-бурого цвета. Некоторые части его снаряжения — шлем, кованный из листового железа, поручи и поножи — были прикреплены к седлу. Светло-голубая с белыми полосами перевязь, которая спускалась на грудь с правого плеча, позволяла судить о том, что молодой человек принадлежал к дворянскому роду, ибо это было отличием высшего сословия.

Всадник поднялся на горную вершину, откуда открывался прекрасный вид на долину, придержал своего фыркающего коня и осмотрел широкие просторы. С лесистых холмов устремлялись голубые волны Дуная, справа возвышалась гряда Швабских Альп, слева, вдали, виднелись снежные кряжи Тирольских Альп. Полукружье голубого неба дополняло величественную картину. Но как контрастировали ее нежные, светлые тона с черноватыми крепостными стенами Ульма, лежащего у подножия горы, и огромным темно-серым собором!

В этот миг его колокола стали отбивать полдень. Их голоса плыли долгими успокаивающими аккордами над городом, улетали в долину, подымались ввысь, в сияющую голубизну, как бы стремясь донести человеческие желания до неба.

«Они так же сопровождают расставание, как и приветствовали встречу! — с горечью воскликнул юный рыцарь. — Теми же голосами, теми же праздничными аккордами колокола говорят с человеком, когда тот прибывает и когда удаляется. Но для меня-то колокольный звон звучит по-иному, сейчас вовсе не так, как это было в первый раз, когда я только что прибыл. Тогда их переливы звучали призывом любимой, теперь же, когда я прощаюсь с этим краем, без радости, без надежды на будущее, могут ли они меня утешить? Да, они аккомпанировали рождению моей надежды теми же голосами, что и ее похоронам… Картина жизни! — заключил он грустно и после долгого прощального взгляда на долину и городские стены повернул коня. — Картина жизни! Над колыбелью и над могилой они поют одинаковыми звуками. Колокол моей домашней церкви сходно звучал в радостный день, когда несли меня крестить, и он же, не изменив себе, прозвучит точно так же, когда последнего Штурмфедера понесут на кладбище!»

Дорога становилась все круче, и Георг (читатели, конечно, уже узнали его в молодом всаднике) позволил коню перейти на медленный шаг, а сам продолжал раздумывать над своей судьбой. Перед ним простирался путь домой. Сравнение между отъездом из дома и возвращением туда должно было разогнать мрачные мысли.

Вчерашний день, стремительная смена чувств и ощущений, арест, наконец, прощание с людьми, желавшими ему добра, очень его взволновали.

Тронуло чистосердечие, с каким Дитрих фон Крафт сожалел об отъезде гостя, доброжелательность, с каковою этот милый человек потчевал его вином сначала в ратуше, затем преподнес последний бокал в знак прощания, когда Георг уже сидел на коне. А как он его отблагодарил? Занятый собою, вообще мало обращал внимания на любезного хозяина. А как отблагодарил честного прямодушного Брайтенштайна да и прославленного героя Фрондсберга, на глазах всего войска показавшего, кто у него любимец? Да, для благородного человека мысль о неблагодарности удручающа.

Погруженный в мрачные мысли, Георг проехал уже порядочное расстояние по горному хребту. Лучи мартовского солнца пригревали все жарче, тропа становилась менее ровной, и рыцарь решил наконец дать отдых себе и коню в тени большого дуба. Спешившись, он ослабил коню подпруги и пустил утомленное животное пощипать скудную траву. Сам же растянулся под дубом и охотно бы предался сну после утомительной езды, однако озабоченность, как бы в такое беспокойное время вблизи театра военных действий не лишиться своего коня, а то и оружия, удерживала его некоторое время от сна, пока он не погрузился в такое состояние, когда душа, витая между сном и бодрствованием, напрасно борется со слабостью тела, неотступно требующего своих прав.

Вероятно, юноша продремал так около часа, когда его пробудило ржанье коня.

Оглядевшись, он увидел человека, который, стоя к нему спиной, был занят животным. Первой мыслью Георга было: не хочет ли кто-то воспользоваться его небрежностью и увести коня. Он вскочил, обнажил меч и в три прыжка настиг незнакомца.

— Стой! Что ты делаешь с моим конем? — крикнул Георг, сильно хлопнув неизвестного по плечу.

— Вы отказываете мне в службе, юнкер? — ответил тот, обернувшись.

По хитрым, мужественным глазам, по плутоватой улыбке Георг тотчас узнал посланца Марии. Он не знал, как ему вести себя с ним: предостережения Фрондсберга настораживали, а доверие Марии располагало к хитрецу.

— Думается, — сказал крестьянин, показывая изрядную охапку сена, — что вы не прихватили с собою торбы, а там, в горах, травы еще мало, так вот я принес корм вашему гнедому. Он ему понравился.

Говоря, крестьянин продолжал угощать коня.

— Где же ты пропадал? — спросил Георг, несколько оправившись от удивления.

— Да вы так быстро покинули Ульм, что я не смог поспеть за вами.

— Не лги! — оборвал его молодой человек. — А то я не буду тебе доверять. Ты ведь идешь не из Ульма?

— Ну, вы же не станете меня бранить за то, что я раньше вас покинул город? — с хитрецой проговорил крестьянин и отвернулся.

От Георга не ускользнула его плутоватая улыбка.