Вильгельм Гауф - Сказки, рассказанные на ночь

Девушка отошла от окна и стала мелкими шажками приближаться к кровати, еще не до конца поверив в воскрешение полумертвого рыцаря.

Молодой человек, наблюдая за нерешительностью девчушки, первым прервал молчание:

— Скажи мне, где я? Как сюда попал? Чей это дом? Кажется, я долго спал.

— Так вы совсем пришли в себя? — радостно всплеснула руками девушка. — Ах господи! Кто бы мог подумать! Вы теперь выглядите хорошо. А то ведь страшно было на вас смотреть!

— Я был так болен? — принялся расспрашивать Георг, не до конца понимая швабское наречие девушки. — Лежал несколько часов без сознания?

— Ой, что вы говорите! — рассмеялась прелестная швабочка и прикусила зубами кончик косы, чтобы приглушить громкий смех. — Несколько часов, вы спрашиваете? Сегодня ночью будет как раз девять дней, как вас сюда принесли.

Юноша удивленно посмотрел на нее. «Девять дней! Я мог давно уже быть у Марии», — промелькнуло у него в голове.

С этим милым именем память сразу вернулась к нему. Он вспомнил, что расстался со Швабским союзом, решил отправиться в Лихтенштайн, ехал через Альпы потайными тропами. В памяти всплыло, как он и его проводник были настигнуты врагами и, должно быть, схвачены.

— Скажи мне, девушка, я — в плену?

Швабочка с растущим страхом смотрела, как затуманивается ясный взгляд больного, а черты лица каменеют. Ей подумалось, что к нему возвращается лихорадка, в какой он пребывал много дней, хотя унылый тон его вопроса мог бы и уменьшить ее опасения. Невольно, как бы собираясь позвать на помощь, девушка отступила от кровати.

Ее молчание и страх подтвердили опасения юноши. «Заточен в плену на долгое-долгое время, — с горечью подумал он, — далеко от нее, Марии, без проблеска надежды на то, что она об этом узнает!»

Его тело было настолько слабым, что не могло сопротивляться печальному состоянию души. Слезы невольно потекли из опущенных глаз.

Девушка увидела слезы, и ее страх сменился сочувствием к больному рыцарю. Она приблизилась к нему, села на краешек постели и взяла его за руку.

— Вы здоровы, ваша милость, не надо плакать! Скоро сможете отсюда уехать! — И печально улыбнулась.

— Уехать? — переспросил Георг. — Разве я не в плену?

— Нет, вы не в плену, хотя это и могло случиться, когда мимо проходили союзники. Но мы вас очень хорошо спрятали. Отец строго наказал, чтобы никто не увидел юнкера.

— Отец? Кто этот добрый человек? И где же я, наконец?

— Где? У нас, в Хардте.

— В Хардте! — Один взгляд на заставленные музыкальными инструментами полки убедил Георга в том, что он обязан жизнью и свободой человеку, который, как добрый гений, был послан к нему Марией. — Значит, в Хардте… Твой отец — Волынщик из Хардта, верно?

— Он не любит, когда его так называют. По профессии он — музыкант, но ему гораздо приятнее, когда его зовут просто Ханс.

— А как же я попал сюда?

— Значит, вы ничего не помните? — улыбнулась красавица и опять взяла в рот кончик своей косы.

Потом она рассказала, что отец несколько недель не возвращался домой и вот однажды, было это девять дней назад, ночью, пришел и громким стуком разбудил ее. Она узнала родной голос и поспешила вниз, чтобы отпереть. Отец был не один, с ним было еще четверо человек, они внесли в дом закрытые плащом носилки. Отец откинул плащ и приказал ей посветить. Она сильно перепугалась: на носилках лежал окровавленный, полумертвый человек. Отец велел истопить печь, а раненого, в котором она по одежде признала знатного господина, тут же перенесли на кровать.

Отец перевязал его раны, наложив повязки с целебными травами, и собственноручно приготовил ему целебное питье, потому что он большой знаток лекарств для людей и животных.

В течение двух дней все они были очень озабочены состоянием больного: юнкер метался в бреду. Но после второй порции питья молодой человек затих, тогда отец и сказал, что на восьмой день раненый проснется бодрым и здоровым. Так оно и случилось.

Молодой человек с растущим удивлением слушал рассказ девушки. Ему порой хотелось ее прервать, когда он не понимал некоторых слов на швабском диалекте и когда она уходила в сторону, описывая целебные растения, из которых хардтский музыкант готовил свои снадобья.

— А твой отец, — спросил Георг, — где же он?

— А мы-то почем знаем, где он? — уклонилась от ответа девушка, но, поразмыслив, прибавила: — Впрочем, вам можно сказать, вы его друг. Отец ушел в Лихтенштайн.

— В Лихтенштайн! — покраснев, воскликнул Георг. — А когда он вернется?

— Уже два дня, как он должен быть дома. Дай бог, чтобы с ним ничего не случилось! Люди говорят, что за ним следят рыцари из союзного войска.

В Лихтенштайн! Ведь туда же ехал и он сам…

Георг почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы продолжить свой путь и наверстать потерянные девять дней. Первый вопрос его был о коне, и он окончательно оживился, узнав, что тот в хлеву и чувствует себя хорошо. Поблагодарив милую сиделку за все ее заботы, Георг попросил дать ему куртку и плащ.

Бэрбель уже давно смыла все следы крови с красивого наряда рыцаря и теперь с дружеской хлопотливостью вынимала из резного, разрисованного шкафа одежду молодого человека, где та покоилась подле ее праздничных платьев, улыбаясь, развертывала вещь за вещью, с удовольствием выслушивая похвалы Георга тому, что она все очень хорошо сделала. Затем Бэрбель, покинув комнату, поспешила объявить своей матери радостную весть, что молодой человек совсем выздоровел. Призналась ли она матушке в том, что целых полчаса проговорила с красивым любезным господином, мы не знаем. Однако сильно в том сомневаемся, так как пожилая полная женщина неоднократно предостерегала свою дочурку от долгих разговоров с молодыми парнями.

Когда пухлая женщина с Бэрбель спустились, они первым делом зашли не в комнату, где располагался их гость, а отправились на кухню: прежде всего затем, чтобы сварить питательную овсянку для выздоравливающего, но самое главное — в кухне было небольшое оконце, из которого можно было понаблюдать за молодым человеком. К нему и подошла мать, а Бэрбель за ее спиной приподнялась на цыпочки и стала смотреть из-за плеча матушки. Сердце ее впервые за семнадцать лет неудержимо колотилось — она еще никогда не видела такого красивого юноши. Будучи без сознания, он часто вызывал у нее слезы жалости, она неотрывно смотрела на искаженные борьбой со смертью черты его лица и радовалась первым проблескам сознания. Но сейчас ощущения были другого рода. В глазах юноши разгорелся огонь, словно он хотел до земли поклониться Бэрбель за свое спасение. Волосы больше не падали беспорядочными прядями на лоб рыцаря, а были причесаны вверх, щеки окрасил румянец, а рот запылал, как вишни в День Петра и Павла. Расшитая шелком куртка с выпущенным поверх белоснежным воротником рубашки красиво оттеняли поздоровевшее лицо. Однако девушка никак не могла догадаться, почему рыцарь все время смотрит на светло-голубую перевязь, будто та заключает в себе тайные письмена, которые он хотел бы расшифровать. Ей даже показалось, что он прижимает перевязь к сердцу, словно испытывая благоговение, как перед какой-либо реликвией.