Туве Янссон - В глубине ноября

— Ага, так ты больше не живёшь в печи, — сказал Староум. — Сколько тебе лет? Ты что, совсем не носишь очки?

Староум так разошёлся, что застучал тростью в пол, чтобы придать своим словам весу. Предок тоже постучал тростью, но ничего не ответил.

— Он глухой, — решил Староум. — Глухой как пробка старикан. Но всё-таки приятно повстречать того, кто понимает, что такое быть старым.

Староум долго стоял и разглядывал предка. Наконец он приподнял шляпу и поклонился. Предок поклонился в ответ. И они расстались, испытывая глубокое уважение друг к другу.

Дни стали короче и прохладнее. Дожди шли редко. В середине дня солнце ненадолго освещало долину, и голые деревья отбрасывали тени на землю, но утро и вечер проходили в полумраке, а потом наступала темнота. Никто не видел, как садится солнце, — ничего, кроме жёлтого осеннего неба да острых очертаний гор вокруг долины — как в глубоком колодце.

Хемуль с хомсой строили на дереве дом для Муми-папы. Староум каждый день вытаскивал по паре рыб, Филифьонка научилась свистеть.

Штормов этой осенью не было, и гроза больше не возвращалась, лишь слабо погромыхивало где-то вдали, и долина от этого казалась глубже прежнего. Никто, кроме хомсы, не знал, что всякий раз, когда гремит гром, Существо вырастает, и от его пугливости остаётся всё меньше. Оно уже довольно сильно увеличилось и вообще здорово изменилось, оно научилось открывать рот и оскаливаться. Однажды вечером Существо наклонилось в жёлтом закатном свете над водой и впервые увидело собственные белые зубы. Оно ненадолго разинуло пасть и снова стиснуло и даже поскрипело зубами, совсем чуть-чуть, и подумало: «Мне никто не нужен, у меня есть зубы».

В конце концов хомсе Килю стало страшно растить Существо дальше. Он выключил все картинки. Но гром по-прежнему порыкивал над морем, и хомса понял, что теперь Существо растёт само по себе.

Как-то вечером в чердачную дверь постучалась Филифьонка, осторожно приоткрыла её и сказала:

— Здравствуй, дружок!

Хомса выжидающе поднял глаза от книги.

Филифьонка, такая большая, уселась рядом с ним на пол, наклонила голову и спросила:

— Что же ты читаешь?

— Одну книгу, — ответил хомса.

Филифьонка глубоко вздохнула, собралась с духом и проговорила:

— Нелегко, наверное, быть таким маленьким и без мамы?

Хомса спрятался под волосами и не ответил. Ему было неловко за неё.

Филифьонка протянула было руку, но отдёрнула её обратно. И призналась:

— Вчера вечером я вдруг подумала о тебе. Как же тебя зовут?

— Киль, — ответил хомса.

— Киль, — повторила Филифьонка. — Красивое имя.

Филифьонка отчаянно искала слова, сожалея, что она так мало понимает в детях и никогда не питала к ним нежности. В конце концов она спросила:

— Тебе не холодно? У тебя всё хорошо?

— Дапасиббольшое, — выпалил хомса.

Филифьонка всплеснула руками, попробовала заглянуть хомсе в глаза и умоляюще спросила:

— Ты уверен?

Хомса отстранился, от Филифьонки пахло страхом. И сказал торопливо:

— Может быть, одеяло.

Филифьонка быстро поднялась на ноги.

— Будет тебе одеяло! — воскликнула она. — Подожди, подожди минутку.

Он услышал, как она бежит по лестнице и возвращается — с одеялом.

— Большое спасибо, — сказал хомса и поклонился. — Очень хорошее одеяло.

Филифьонка улыбнулась.

— Не о чем говорить, — сказала она. — Именно так поступила бы Муми-мама.

Она выпустила одеяло из рук, постояла немного и вышла.

Хомса свернул одеяло со всей аккуратностью, на какую был способен, и убрал его на самую дальнюю полку, заполз обратно под свою сеть и попытался читать дальше. Ничего не получалось. Он понимал ещё меньше, чем раньше, перечитывал одну фразу по несколько раз и не помнил, что прочитал. В конце концов он закрыл книгу, погасил свечу и вышел из дома.

Найти стеклянный шар оказалось нелегко. Хомса заблудился, он ощупью пробирался между деревьями, точно никогда раньше не был в этом саду. Наконец шар возник перед ним, но синий свет погас, шар наполнился туманом, густым, тёмным, лишь немного светлее, чем сама тьма. Туман стремительно закручивался внутри шара, то приближался к синим стенкам, то сворачивался в маленькую круглую сердцевину Вселенной и снова разворачивался в облако, заполнял весь шар и закручивался снова.

Хомса пошёл дальше вдоль реки, мимо папиной табачной грядки. Он шагнул под ёлки возле озерца, сухой тростник зашуршал вокруг него, ботинки проваливались в топь.

— Ты тут? — медленно позвал он. — Маленький нуммулит, как у тебя дела?

И Существо заворчало на него из тьмы.

Хомса повернулся и бросился бежать, он слепо спотыкался и падал, полз, поднимался и бросался дальше, и остановился только у палатки. Палатка светилась в ночи, как большой зелёный фонарь. В палатке тихонько наигрывал Снусмумрик.

— Это я, — прошептал хомса. Он вошёл в палатку, раньше ему никогда не доводилось в ней бывать. Приятно пахло табаком и землёй. Рядом со спальником горела на ящичке с сахаром свечка, пол был покрыт стружками.

— Это будет деревянная ложка, — сказал Снусмумрик. — Ты чего-то испугался?

— Муми-семейства больше нет, — сказал Киль. — Они обманули меня.

— Не думаю, — сказал Снусмумрик. — Может, им просто захотелось отдохнуть.

Он взял термос и налил чаю в две кружки.

— Вон сахар, — сказал он. — Когда-нибудь они вернутся.

— Когда-нибудь! — воскликнул хомса. — Она нужна мне прямо сейчас, и никто больше не нужен!

Снусмумрик пожал плечами. Он намазал два бутерброда и сказал:

— Хотел бы я знать, что нужно самой Муми-маме…

Хомса ничего больше не сказал. Когда он собрался уходить, Снусмумрик крикнул ему вслед:

— Будь осторожнее, не позволяй своей мухе превращаться в слона.

Снова заиграла губная гармошка. На кухонном крыльце стояла Филифьонка с мусорным ведром и прислушивалась. Хомса обошёл её подальше и тихонько проскользнул в дом.

На следующий день Снусмумрик был приглашён на воскресный обед. Настало два часа, потом четверть третьего, а Филифьонкин гонг всё молчал. Ближе к половине третьего Снусмумрик воткнул в шляпу новое перо и пошёл выяснить, что случилось. Кухонный стол стоял снаружи возле крыльца, Хемуль с хомсой в поте лица таскали стулья.