Туве Янссон - Папа и море

На миг они замерли, прижавшись друг к другу, явно думая о самих себе. Обе лошадки были покрыты серой шёрсткой, и даже со стороны ощущалось, какая она мягкая и тёплая, как скатывается с неё вода. Казалось, что лошадки усеяны мелкими цветочками.

Муми-тролль наблюдал за ними, пока с ним самим не произошло нечто странное — возможно, совершенно естественное: он вдруг почувствовал себя таким же прекрасным, лёгким, игривым и горделивым. Он выбежал на песок и воскликнул:

— Какая луна! Как тепло! Кажется, что вот-вот полетишь!

Лошадки вздрогнули и метнулись прочь. Они проскакали мимо с круглыми глазами, гривы волновались, как вода, копыта выстукивали панический марш, и всё-таки отчего-то было понятно, что всё это игра. Муми-тролль знал, что они просто играют в страшный испуг и радуются этой игре, но он не знал, можно ли потрепать их по спинам или ещё как-то успокоить. Он снова стал маленьким, толстым и неуклюжим и, когда они пробежали мимо него в море, закричал:

— Лошадки, вы такие красивые! Не убегайте от меня!

Взметнулись брызги, последняя радуга пропала, берег снова был пуст.

Муми-тролль сел на песок и стал ждать. Он был уверен, что лошадки вернутся, просто обязаны вернуться, главное, чтобы у него хватило терпения дождаться.

Ночь тянулась всё дольше, луна зашла.

Может, если зажечь свет, лошадкам понравится и они выманятся снова поиграть? Муми-тролль зажёг фонарь, поставил его перед собой на песок и стал неподвижно смотреть на тёмную воду. Спустя мгновение он встал, поднял фонарь и стал покачивать им туда-сюда. Это был знак. Он старался думать спокойные и дружелюбные мысли, он махал фонарём, он был готов ждать сколько угодно.

На берегу вдруг похолодало — наверное, наступало утро. Холодом тянуло с моря, лапы замёрзли. Муми-тролль вздрогнул и поднял глаза.

Прямо перед ним на воде сидела Морра.

Она сидела неподвижно и только следила взглядом за движениями фонаря. Муми-тролль знал, что ближе она не подойдёт, но всё равно не хотел на неё смотреть. Ему хотелось поскорее и подальше сбежать от её холода и неподвижности, от этого кромешного одиночества. Но он не мог сдвинуться с места. Просто не мог.

Муми-тролль стоял и махал фонарём всё слабее и слабее. Довольно долго ни он, ни Морра не двигались с места. Наконец Муми-тролль начал медленно пятиться. Морра осталась сидеть на своём ледяном острове. Муми-тролль продолжал отступать по песку к зарослям ольхи, не выпуская Морру из вида. Потом он погасил фонарь.

Наступила кромешная тьма — луна уже ушла за остров. Ему показалось, что какая-то тень отплыла к отмели, но он не был в этом уверен.

Придавленный мыслями, Муми-тролль побрёл обратно к маяку. Море было спокойным, но листья осин пугливо подрагивали. Из чащи на него повеяло сильным запахом керосина. Этот запах не принадлежал ни ночи, ни острову.

— Я подумаю об этом завтра, — решил Муми-тролль. — Сейчас это уже не помещается в голове.

Перед восходом солнца задул ветер с востока, колючий и своенравный. Семейство проснулось около восьми, к тому времени ветер успел нагнать дождя, и тот рывками налетал на маяк.

— Теперь у нас будет вода, — сказала мама. — Какая удача, что я успела найти в скале ямку и вычистить.

Она положила в печку дров и разожгла огонь.

Муми-тролль ещё лежал в кровати, разговаривать не хотелось. По потолку расплывалось тёмное пятнышко с каплей посередине. Капля становилась всё тяжелее и наконец приземлилась на стол, оставив на потолке зачин для следующей капли.

В комнату ворвалась Мю.

— Сегодня нелифтовая погода, — сказала она, выжимая волосы. — Корзину сдувает.

Ветер снова взвыл над башней, дверь громко хлопнула.

— А кофе будет? — спросила малышка Мю. — В бурю у меня всегда просыпается аппетит. В чёрном озере поднялась вода, а мыс этого психа превратился в остров! А из него самого ветром выдуло последние мозги — лежит под своей лодкой и считает капли.

— Сети! — воскликнул папа, выскакивая из кровати. — У нас же раскинуты сети!

Он подбежал к окну, но поплавка не увидел. Восточный ветер — целый шторм! — шёл через мыс. Поднимать сети в такой ветер, да ещё и в дождь — занятие не из приятных.

— Пусть лежат, — решил папа. — Нагонит побольше рыбы. А после кофе я поднимусь в башню и попытаюсь выяснить природу этого ветра. Сдаётся мне, к вечеру он стихнет.

Из башни ветер выглядел примерно так же, как и из комнаты. Папа постоял и посмотрел на светильник, потом открутил одну гайку и прикрутил снова, поднял и опустил стеклянный колпак. Это были совершенно напрасные действия, но что сделать ещё, он не знал. Немыслимая небрежность — не оставить инструкций к маяку! Просто непростительная.

Папа уселся на газовый баллон, прислонившись спиной к стене. Дождь хлестал по окнам над головой, вихри налетали на башню, то шепча, то шипя. Зелёное окошко было треснуто, и под ним набежало уже небольшое озерцо. Папа рассеянно смотрел на озерцо, потом превратил его в дельту с длинными извилистыми реками и позволил взгляду скользить по стене. Кто-то написал на ней карандашом что-то похожее на стихи. Папа нагнулся поближе и прочёл:

«Это писал смотритель маяка, — понял папа. — Наверное, он сочинил это в один из тех дней, когда ему было особенно тоскливо. Оно и понятно — светишь-светишь кораблям, а они никогда не проходят мимо… А вот тут он, похоже, повеселел и написал: „Восточный ветер уходит всегда, как только подступит вода“».

Папа принялся ползать вдоль стены, разыскивая надписи смотрителя. Он нашёл много отметок о силе ветра — самым сильным был зюйд-вест в десять баллов по шкале Бофорта. Ещё в одном месте, видимо, снова было стихотворение, но потом смотритель густо зачеркнул его. Папе удалось разобрать только, что речь шла о птицах.

«Надо узнать о нём побольше, — подумал папа. — Как только погода наладится, расспрошу рыбака. Раз они жили на одном острове, значит наверняка были знакомы. А пока закрою дверь на замок и не буду больше сюда ходить — от этого только настроение портится».

Папа спустился по приставной лестнице и объявил: