Туве Янссон - Папа и море

От радости она даже посерьёзнела.

— А мы и не поняли, для чего тебе рис! — воскликнул Муми-тролль. — Но он ведь разбухает от воды… И мы подумали, что ты хочешь как-то заткнуть им окно…

— Фантастика, — заметила Мю с уважением. — И не поверишь, что настоящий.

Она передвинула тазик в новое место, туда, где капли говорили не «плимп» и не «клонк», а тоненькое «клипп», и добавила:

— Значит, рисовой каши больше не будет!

— Это потому что я такая толстая, — извиняющимся тоном проговорила мама. — Но у нас ещё есть овсянка!

При упоминании овсянки воцарилась неодобрительная тишина, и в этой тишине папа вдруг услышал песню, исполняемую каплями на три голоса исключительно для него. Песня ему не понравилась.

— Дорогой, если выбирать между кашей и украшением… — начала было мама, но папа прервал её:

— Сколько припасов мы уже съели?

— Прилично, — с беспокойством ответила мама. — Видишь ли, на свежем воздухе…

— А сколько осталось? — продолжал папа.

Мама неопределённо махнула рукой — жест, означавший, по всей видимости, и овсянку, и что всё это не важно.

И тогда папа поступил единственно возможным образом. Он снял со стены спиннинг и надел шляпу смотрителя маяка. Гордое молчание идеально подходило для того благородного шага, который он собирался сделать.

Семейство уважительно выжидало. С потолка сорвалась очередная капля.

— Пойду позабрасываю блесну, — невозмутимо проговорил папа. — Погода как раз для большой щуки.

Норд-ост разрывал себе лёгкие, но вода не отступала. Накрапывал дождь, скала была того же цвета, что и вода, — серый безымянный мир, исполненный одиночества.

Папа с час забрасывал удочку на чёрном озере. Никто не клевал. Не говори «щука», пока не поймаешь.

В принципе папе, как и большинству пап, нравилась рыбалка, не нравился в ней только один момент: возвращаться домой без рыбы. Удочку ему подарили на день рождения год назад — это был шикарный спиннинг, но иногда он висел на гвозде с таким видом, будто призывал к чему-то, и это было не очень приятно.

Папа смотрел на чёрную воду, и озерцо в ответ пристально вглядывалось в него серьёзным чёрным глазом. Папа вытянул леску и сунул погасшую трубку под ленту шляпы. И отправился на подветренную сторону острова.

Может быть, там есть щуки. Пусть не такие большие. Но хоть с чем-то прийти домой.

Рыбак рыбачил у самого берега.

— Хорошее тут место? — спросил папа.

— Нет, — ответил рыбак.

Папа присел на камень, придумывая, как завязать беседу. Такие неразговорчивые ему никогда ещё не встречались. Прямо неловко и странно.

— Здесь, должно быть, одиноко зимой, — предпринял он новую попытку, разумеется, без результата. Ладно, попробуем ещё раз. — Но ведь когда-то вас было двое, верно? Какой он был, этот смотритель маяка?

Рыбак что-то пробормотал и беспокойно поёрзал на банке.

— Он любил поговорить? Рассказывал что-нибудь о себе?

— Все рассказывают, — сказал вдруг рыбак. — Все говорят о себе. И он только о себе да о себе. Но я не особо слушал. Ничего не помню.

— Но как так вышло, что он уехал? И когда погас маяк — ещё при нём или после?

Рыбак дёрнул плечом и вытянул из воды удочку с пустым крючком:

— Не помню.

Папа без особой надежды попробовал снова:

— А что он делал днём? Строил что-нибудь? Забрасывал сети?

Рыбак красивым неторопливым движением забросил удочку в воду. На воде возник идеально ровный круг, он плавно расширялся и растворялся в пустоте. Рыбак отвернулся и стал смотреть в море.

Папа встал и перешёл в другое место. Внутри у него всё кипело и требовало разрядки. Он далеко забросил блесну, не заботясь уже о джентльменской дистанции, которую должны соблюдать между собой два рыбака. Рыба немедленно клюнула.

Папа вытащил полукилограммового окунька и устроил вокруг него целое представление: брызгался, пыхтел, хлопал окунем по скале, чтобы посильнее раздразнить рыбака. Потом глянул в сторону лодки: серая фигурка сидела неподвижно, уставившись на море.

— Щука килограммов на восемь! — громко приговаривал папа, пряча окунька за спиной. — О-хо-хо! Это сколько же её придётся коптить?!

Рыбак не двигался.

— Это ж надо, — бормотал папа. — Смотритель, бедняга, говорил и говорил о себе, а этот… любитель водорослей его даже не слушал! Хорошенькое дельце!

Крепко сжимая в лапе окуня, он отправился к маяку.

Мю сидела на ступеньках и напевала одну из своих монотонных дождевых песен.

— Привет, — сказал папа. — Ух, как я зол!

— Это хорошо, — одобрила Мю. — Похоже, ты нашёл себе достойного врага, от этого всегда становится легче.

Папа положил окуня на ступеньки.

— А где мама?

— Копается в новом саду, — ответила Мю. — Я отнесу ей рыбу.

Кивнув, папа пошёл к западному мысу.

— Посмотрим, — приговаривал он. — Буду рыбачить прямо перед его цементным ящиком, прямо у него под носом. Выловлю всех рыб до единой. Я им покажу…

Порванные сети развесили под лестницей и забыли про них. От этого всем как-то полегчало. Мама не заводила больше разговор о полочках и мебели, пятно на потолке росло с каждым дождем. Потолочный люк не открывали.

Папа с головой погрузился в рыбалку. Он целыми днями сидел со спиннингом на берегу и приходил только поесть. Он уходил рано утром и никого не брал с собой. Рыбака он больше не задевал — глупо дразнить того, кто меньше тебя да ещё и не злится. Теперь папой владела только одна мысль: раздобыть побольше еды для семьи. Свою добычу он приносил к маяку.

Рыб получше папа коптил на берегу возле лодки. Сидел на ветру рядом с коптильной печкой и медленно подсовывал в печь одну ветку за другой, чтобы огонь горел ровно. Он укреплял печку песком и мелкими камнями, собирал можжевельник и колол щепки, чтобы рыба прокоптилась как положено. Дома его почти не видели.

Ближе к вечеру он трижды забрасывал спиннинг в чёрное озеро, но там никогда не клевало.

За чаем папа не говорил ни о чём, кроме рыбы. Он не хвастался, как обычно, дружески и по-домашнему — нет, он читал длинные лекции, мама слушала их с тревогой и, как ни странно, черпала из них крайне мало сведений о повадках рыбы и рыбаков.

Она думала: «Нет, это уже не игра. Во всех горшках и плошках, какие были, у нас теперь солёная рыба, а он всё рыбачит… Хорошо, конечно, что у нас теперь так много еды, но когда её было мало, мы как будто жили повеселее… Наверное, море на него сердится».

Мама каждый день надевала изумрудный поясок, чтобы показать папе, как ей нравится подарок. Хотя это, конечно, было украшение не на каждый день, стёклышки за всё цеплялись, а рисинки осыпались, если неосторожно повернуться.