Туве Янссон - Папа и море

— Я никогда не делал ничего дурного…

— И ничего хорошего тоже, — и папа со злостью вышвырнул лодку из воды в одиночку и, запыхавшись, рухнул на берег — на то немногое, что от него осталось. Разбушевавшееся море, очевидно, собиралось сожрать весь берег и каждую ночь отъедало от него по кусочку. Папа сурово посмотрел на рыбака и спросил:

— Вы нашли кофе?

Рыбак только улыбнулся.

— Что-то с тобой не так, — проговорил папа себе под нос. — Ты как растение или тень, без всякой личности. Как будто и на свет не родился.

— Я родился на свет, — сказал вдруг рыбак. — Завтра у меня день рождения.

Папа расхохотался от удивления.

— Это ты, выходит, помнишь, — проговорил он. — День рождения, ну надо же! И сколько тебе стукнет?

Но рыбак уже повернулся к нему спиной и медленно побрёл вдоль берега.

Папа пошёл обратно к маяку, он очень переживал за остров. Где раньше был лес, зияли глубокие ямы; деревья процарапали на вереске длинные борозды, ползя к маяку. Там они и стояли теперь, сплетясь от ужаса.

«Как надо себя вести, если хочешь успокоить остров? — задумался папа. — Нехорошо, если остров и море станут врагами, нужно их помирить…»

Папа остановился. Со скалой под маяком что-то было не так. Теперь он снова заметил это слабое движение — скала сворачивалась, сморщивалась, как кожа. Несколько серых камушков прокатилось по вереску. Остров проснулся.

С похолодевшим от волнения загривком папа прислушался. Слышно было тихое постукивание, он ощущал его всем телом, оно было повсюду, очень близко. Оно доносилось из-под земли.

Папа опустился на вереск и прижал ухо к земле. И услышал, как бьётся сердце острова. Далеко внизу, под прибоем, глубоко в недрах земли стучало сердце — глухо, мягко и ритмично.

«Остров живой, — понял папа. — Мой ост-ров такой же живой, как деревья и море. Всё живое».

Он медленно поднялся.

Ползучая ёлка стелилась по вереску, точно колышущийся зелёный ковёр. Папа посторонился, чтобы дать ей дорогу, а потом остановился и застыл. Он видел остров, живой остров, который съёжился на тёмном морском дне и ужасно боялся моря. Этот страх был опасен, он мог в любую минуту вырваться, развернуться во весь рост, заметаться вокруг, и кто тогда спасёт всех маленьких существ, которые окажутся поблизости? Папа пустился бегом.

Он вошёл в дом и повесил шляпу на гвоздь.

— Что случилось? — спросила мама. — Что-то с лодкой?

— Лодку я вытащил на берег, — сказал папа. Семейство не отводило от него глаз, и он добавил: — Завтра у рыбака день рождения.

— Да что ты! — воскликнула мама. — И поэтому у тебя такой странный вид? Надо обязательно отпраздновать. Подумать только, даже у рыбака есть собственный день рождения!

— Вот кому легко подобрать подарок, — сказала Мю. — Пакетик морской травы! Клочок мха! Или капелька воды, а?

— Мю, это нехорошо, — сказала мама.

— Очень даже хорошо! — воскликнула Мю.

Папа стоял у западного окна и оглядывал остров. Он слышал, как за его спиной семейство обсуждает две насущные проблемы: как заманить рыбака на маяк и как перетащить ящик виски через залив. Но сам он не мог думать ни о чём, кроме испуганного сердца острова, бьющегося под землёй.

Ему надо было поговорить об этом с морем.

Папа уселся на одинокий выступ и поплыл впереди, на носу своего острова, точно ростр.

Это был тот самый настоящий шторм, о котором мечтал папа. Но всё получилось не так, как он думал. Никаких прекрасных пенных жемчужин, ни даже восьми баллов по Бофорту. Пена отрывалась от волн с порывами ветра и яростным серым дымом носилась над морем, вода надувалась и морщилась, как сердитое лицо.

Папа снова настроил голову — в этот раз получилось гораздо легче. И принялся изнутри своей головы разговаривать с морем так же запросто, как это делали когда-то его предки.

— Ты такое большое, что тебя не заботит, какое ты производишь впечатление, — сказал папа морю. — А это недостойно. Тебе действительно так важно напугать жалкий островок, у которого и без того хватает забот? Тебе бы радоваться, что он осмелился забраться так далеко в открытую воду: ведь теперь тебе есть с кем сравнивать своё величие. А что хорошего в том, чтобы остаться без прибоя? Само посуди. Здесь всего-то и есть что клочок леса, который из-за тебя растёт вкривь и вкось, да немного скудной земли, с которой ты сметаешь всё, до чего дотянешься, да горстка круглых гор, которые ты будешь точить, пока не сточишь окончательно. И у тебя ещё хватает совести их всех пугать!

Папа наклонился и сурово посмотрел на бушующее море.

— Ты не понимаешь одной вещи, — сказал он. — Ты должно заботиться об этом острове. Тебе бы защищать и утешать его, а не кичиться своей силой. Понимаешь?

Папа прислушался к шторму, но море не умело ему ответить.

— Ты так же обходилось и с нами, — продолжал папа. — Мучило нас как могло, но у тебя ничего не вышло. Мы не сдались. Я изучил тебя вдоль и поперёк, и тебе это не понравилось. Мы всё равно продолжали строить. А? Кстати, должен признать, что с ящиком виски вышло красиво. Я понял твой намёк. Ты умеешь проигрывать. Но отыграться потом на острове — это просто недостойно. И я говорю тебе это только — ну почти только — потому, что ты мне нравишься.

Папа замолчал, голова у него очень устала. Он прислонился спиной к скале и стал ждать.

Море не отвечало, но вдруг вынесло к берегу блестящую широкую двухдюймовую доску.

Папа следил за ней с волнением.

Появилась вторая такая же. Третья. Похоже, где-то целый корабль, гружённый досками, решил избавиться от своего груза и сбросил его в воду.

Папа выбрался на скалу и побежал. Он бежал и смеялся. Море попросило прощения, оно хочет, чтобы они остались! Оно хочет помочь им, чтобы они строили дальше, чтобы у них всё получилось и чтобы им было здесь хорошо, хотя они и окружены со всех сторон неизменным неумолимым горизонтом.

— Спускайтесь! Спускайтесь скорее! — закричал папа с лестницы. — К нам пригнало доски! Все силы на вылавливание!

Семейство пустилось бежать через остров.

Доски подплыли. Они обогнули остров с подветренной стороны и качались теперь в бушующих волнах, тяжёлые и недоступные, каждую секунду готовые уплыть и обрадовать какие-нибудь другие берега. Надо было спешить, Морра побери, спешить! Все очертя голову бросились в море — никто даже не почувствовал, насколько оно холодное. Наверное, в роду у них был какой-нибудь старый пират, который почуял дармовую наживу и подгонял теперь своих потомков. И им это было необходимо. Они пропитались печалью острова и одиночеством моря и теперь избавлялись от этого бремени, вкладывая его в вылавливание, таскание и укладывание. Они перекрикивались сквозь шум моря, чтобы не осталось никаких сомнений, что они живут по-настоящему, на полную катушку, и безоблачное небо по-прежнему сияет над штормовым островом.