Иштван Фекете - Келе

— Келе-келе, ешь, не стесняйся!

Звуки знакомого голоса действовали завораживающе. Аист потянулся было к лакомым кусочкам, но затем, спохватившись, напряженно застыл и не притронулся к еде, пока человек не ушел прочь.

Однако так было несколько дней назад. А вчера с аистом произошла странная вещь. Берти бросил ему нарезанную продолговатыми кусочками печень, аппетитное, соблазнительное лакомство.

— Вот тебе, ешь!

Аист и сам не понял, как это получилось, но он ухватил кусок и, лишь уже готовясь проглотить его, опомнился, что этого не следовало делать, и теперь только жди какой-нибудь беды.

— Ну, чего ж ты стесняешься, глотай!

Аист, держа в клюве кусок, боязливо-смущенно покосился на Берти, затем проглотил печенку, и — ничего страшного с ним не случилось. С тех пор он стал есть и при человеке, правда, пока еще робея; время от времени выжидающе вскидывает голову, но в воздухе все спокойно, и, проглотив последний кусок, аист смотрит на человека как на олицетворение всех самых приятных ощущений.

А после полудня, когда привычная суета во дворе стихает, аист неторопливо вышагивает к дверям сарая и выглядывает наружу. Загородка у дверей едва выше его, разбежавшись, он мог бы перескочить ее, даже несмотря на боль и уродливо остриженные крылья, но нет у него такого желания. Двор пока еще остается для аиста чужим, хотя глазеть по сторонам ему доставляет удовольствие: тем самым хоть немного расширяются границы его мира.

Заметив аиста в дверях сарая, к нему подходит Вахур, и аист теперь уже не прячется от нее в самый дальний

угол, как прежде, а пытается вступить в разговор, хотя они с трудом понимают друг друга. Движения вольной, дикой птицы скупы, глаза говорят лишь короткими вспышками блеска, речевые знаки лаконичны, и собаке приходится изо всех сил напрягаться, чтобы понять ее. Аист же не перестает дивиться разговорчивости Вахур, многообразию ее движений и голоса. Келе про себя решил даже, что собака попросту болтлива, но зато от нее многое можно узнать, поэтому аист охотно ее слушает. В особенности же успокоительно действует восторженная привязанность Вахур к человеку. Келе долго колебался, прежде чем наконец решился задать мучивший его вопрос:

— Человек не убьет меня?

— Тебя? Это с какой же стати? — от удивления собака даже уселась на землю.

— Чтобы съесть…

Вахур, хотя была уже собакой взрослой и солидной, так и покатилась, словно неразумный щенок, от душившего ее смеха, но затем, видя, что привлекла внимание остальных обитателей двора, совладала с собою.

— Съесть тебя, Келе? Не обижайся, но ты такой вонючий…

— Действительно, говорят, будто от меня идет резкий дух, но уверяю тебя, мы, аисты, здесь не при чем. Это запах болота, где мы охотимся, запах рыбы и лягушек, которые служат нам пищей…

— Какая разница, от чего он, этот запах! А только поверь мне, даже я и то твоего мяса в рот бы не взяла…

Келе почувствовал себя несколько задетым таким пренебрежением собаки, но в то же время оно умерило его страхи.

— Ну, а Чав, Гага или Таш… как же с ними?..

— Тут совсем другое дело. У них вкусное мясо, а Гага и Таш еще несут яйца. Затем человек и кормит их.

— Тогда зачем же он кормит меня?

Вахур в раздумье долго скребла лапой за ухом:

— Этого я и сама не очень понимаю… Одно могу тебе сказать: человек не любит, когда кто-то рядом страдает. Он вылечил Мишку, когда у того болел живот, вылечил мне раненую лапу. Даже Чаву он помог, когда у того пропал аппетит.

— Помог — Чаву?

— Ну, конечно!

— А потом человек его убьет?

— Убьет…

— Не понимаю я этого, Вахур.

— Я — тоже.

Собака и аист недоумевающе посмотрели друг на друга.

Луна постепенно шла на убыль и вот пропала совсем. Ночи стали непроглядно темными, только звезды слабо мерцали в вышине. Потом набежали тучи, и бездонная, темная мгла без конца и края поглотила весь мир. Для аиста это было внове, потому что летом такой густой мглы не бывает. Конечно, и летом иногда выдаются безлунные ночи, когда небо затянуто облаками и едва удается различить край гнезда; но где летним темным ночам до этой мертвой черноты! Хорошо еще, если погода ветреная, — тогда деревья о чем-то переговариваются на ветру. А в часы затишья воздух застывает неподвижно, как холодный, вязкий ил, и кажется, нет надежды, что когда-нибудь настанет рассвет.

В такие ночи Келе не спал, а прислушивался к тому, что делается вокруг. Слышал, как Вахур, если и не лаяла, то неутомимо носилась по двору. Раз аист увидел и Мяу — глаза у нее в темноте горели, точно у филина, — но стоило кошке заметить аиста, как она, ощетинив шерсть, зашипела и одним махом выскочила из сарая обратно во двор. Теперь ей незачем было предупреждать детенышей об опасности, потому что Берти раздал котят по селу, и кошка отнеслась к этому весьма равнодушно, решив, что, может, оно и к лучшему: по крайней мере вся плошка молока будет доставаться одной ей. Мяу вела себя как добрая и заботливая мать до тех пор, пока это было необходимо, но едва детеныши подрастали, в чувствах ее перевешивала забота о собственном благе.

С тех пор аист ее ни разу не видел, да и не хотел видеть. А в теперешней глухой тьме, пожалуй, даже и не увидел бы.

Осенью рассвет ползет еле-еле, стеная и покряхтывая, как дряхлый старик. Но Курри неумолимо требовал наступления нового дня, пока слабый сероватый отсвет не проглядывал робко откуда-то из-за садов.

Вахур уныло разлеглась в сенях, Берти, пристроившись у печи, плетет корзину, а Янош Смородина читает газету. Заслышав какой-то шум у входа на кухню, он отрывается от чтения и видит, что в дверях стоит Мишка. По бокам ослика стекают дождевые потоки, бедная скотинка явно продрогла от холода, во взгляде у Мишки — сплошной укор.

Вахур колотит по полу хвостом, давая понять, что она — на стороне Мишки, о котором Берти совсем позабыл, а между тем ослику пора уже перебираться в сарай. Летом ему все равно где находиться, но с осени его место в сарае, а от зимней стужи он укрывается в хлеву.

Мишка так укоризненно смотрит на Берти, что тот, устыдясь, тотчас же принимается тряпкой насухо вытирать ослика. Мишка позволяет проделывать над собой эту процедуру, но стоит по-прежнему понуро. Берти, терзаемый угрызениями совести, протягивает Мишке ломоть хлеба с солью. Мишка принимает этот дар с видом изголодавшегося мученика.

— Пошли, Мишка, поставлю тебя в сарай. Хватит там места вам обоим, и тебе, и аисту.

Мишка и не думает трогаться с места, явно рассчитывая получить еще горбушку.

Но тут у Берти лопается терпение.

— А ну, пошевеливайся, не то как огрею сейчас!

Голос Берти звучит резко, да и знакомое слово «огрею» не вызывает у ослика приятных ассоциаций.