Юрий Розенблюм - О чём пела золотая кукушка

И среди этого разорения возвышалось одинокое жилище. Его обходили стороной собаки, и даже тощий волк не приближался к стаду, бродившему невдалеке.

— Чья это юрта? — недоуменно спрашивали люди.

— Предателя и труса Хан-Миргена, — с негодованием отвечали им.

— Почему пощадил его враг и не разорил его златоглавую юрту? — вопрошал малолетний несмышленыш, ведя за руку ослепшего от горя и слез старика.

— Потому что он предал родную землю и как ничтожный трус целовал грязные пятки болотной нечисти, — отвечал убеленный сединой мудрец. — Хан-Мирген забыл, что даже свирепый лебедь не бьет собственных яиц. Он помогал Юзут-Арыг разорять наши жилища, он виновен в гибели своих сородичей. Он не пришел на помощь даже собственному сыну и не поднял меч в защиту жены, прекрасноликой Алтын-Поос. Он проклят людьми и предан забвению, имя предателя недостойно людской памяти. Смотри, малыш, как истекает кровью и слезами родной край. Запомни все, и сердце твое покроется стальным панцирем и не дрогнет в грядущих боях. Вольный ветер разгонит пелену грозных туч, под яркими лучами ласкового солнца придет весна, горные ручьи напоят луга, и скота будет так много, как черных волос на голове!

Нескончаемая вереница пленных тянулась к скалистому перевалу. Того, кто не мог больше идти и падал, зарывшись лицом в сухую дорожную пыль, враги добивали ударом меча или пики. А тех, кто, превозмогая боль, еле передвигал ногами, гнали в сторону кровавого заката, и щелканье бичей не знающих пощады воинов Юзут-Арыг сливалось со стенаниями несчастных рабов.

Все дальше и дальше уходила цепь прикованных друг к другу пленников, сопровождаемая жалобным блеяньем овец и тревожным ржанием коней.

И вот опустела земля Албанчи. Холодный ветер завладел пепелищем, и черная гарь густым туманом заволокла горизонт.

А на вершине тасхыла, ногами к потухшим очагам, лежал отважный богатырь Албанчи.

Он не видел, как гонят в неволю его сородичей — глаза его были закрыты костлявой рукой смерти; он не слышал, как стонала земля его предков, — в ушах застыла тишина вечного безмолвия; он не мог поднять меч, чтобы пронзить грудь ненавистного врага, — рука его неподвижно покоилась на сырой от крови земле.

А снизу, от подножия голой горы, окутанной дымом и гарью пожарища, доносился зловещий хохот Юзут-Арыг, и от этого смеха все живое в ужасе замирало.

Но постепенно мгла начала отступать. Спрятались черные тучи, выглянуло солнце, и его добрые лучи легли на многострадальную землю отважного алыпа Албанчи.

Долгие дни сменялись короткими ночами, долгие ночи уступали дорогу быстрым, коротким дням. Время бежало так скоро, как проворно мчатся горные ручьи в раннюю весеннюю пору, и текло так же медленно, как неторопливо взбирается на остроконечную верхушку тасхыла уставший путник.

В далеком безоблачном небе загорались новые звезды, и постепенно меркли и угасали старые. Испуганная появлением дневного светила, луна поспешно скрывалась за кромкой горизонта, чтобы, вновь набравшись храбрости, выползти из-за горного кряжа и бросить холодный свет на погрузившуюся в тягостную дремоту землю. И казалось, ничто не может нарушить безмолвия разграбленного и опустошенного края славного Албанчи.

Замерло некогда шумное стойбище. Степные дороги заросли дикой травой. Очаги потухли, и лишь под грудами черных головешек теплился незримый огонь. Но некому было ни раздуть, ни поддержать его пламя.

И только породнившиеся с волками одичавшие собаки, поджав хвосты, бродили по пепелищу. Они не боялись людей, ибо еще помнили их повадки, и не боялись своих диких сородичей, потому что в них еще текла кровь ручных псов, некогда воспитанных людьми. Они стали хозяевами в голой степи, и их безудержный вой возвещал о том, что пришла пора, когда сила торжествует над разумом.

Но вот однажды, когда солнце, оттолкнувшись от вершины тасхыла, стало набирать высоту, в прозрачной синеве неба, сияя всеми цветами радуги, появилась золотистая точка. Она была похожа на дневную звезду, повисшую над землей Албании.

Это была вещая птица — сладкоголосая золотая кукушка.

Широко расправив нарядные крылья, она парила над выжженной степью и макушками остроконечных гор, над обезлюдевшим пепелищем, где царствовали бурьян и ковыль да стаи голодных волков.

Медленно ступая золотистыми лапками по солнечным лучам, спустилась вещунья на заросший травой зеленый бугор и села, сложив разноцветные крылья.

Потом она трижды встряхнула своим золотистым убором и превратилась в статную, прекрасноликую красавицу Чарых-Кеёк, дочь могучего Албыгана и щедрой сердцем, несчастной Ай-Арыг.

Шестьдесят аккуратно заплетенных косичек спадали на ее смуглые плечи, семьдесят черно-смольных косичек прикрывали богатый наряд на груди, и лицо ее сияло, как полная луна в безветренную и безоблачную ночь. Сорок хитростей было у нее на уме, пятьдесят уловок в запасе.

Обратив свой взор на восток и воздев руки к небу, мудрейшая из мудрых и умнейшая из умных, красноречивая Чарых-Кеёк заговорила, и голос ее был услышан солнцем и луной, неприступными горами и полноводными реками.

— Слушай меня, богатырь Албанчи! Ты рожден для славы и побед! Стань на страже границ родного края, не допускай, чтобы кони злых недругов пили воду из теплоструйного Хан-Харасуга и топтали горные тропы Кирима, резали скот и убивали беззащитных стариков и детей! Знай и верь, что скоро придет счастливая пора, когда в море сольются голубые ручьи, а на буйнотравых лугах будут мирно пастись резвые скакуны и люди станут жить, не зная ни страшных болезней, ни кровавых войн!

Но никто не ответил Чарых-Кеёк, никто не вышел навстречу, лишь стаи голодных волков, поджав хвосты, разбежались и скрылись в туманной дали.

Неторопливо, осторожно обходя неподвижные тела бездыханных богатырей, Чарых-Кеёк шла по заброшенному пепелищу. И там, где проходила она, касаясь рукой земли, зацветали цветы и пробивались сквозь густой бурьян зеленые стебельки душистых целебных трав.

А в таежной чащобе уже слышалось громкоголосое пение вернувшихся в родные гнездовья крылатых птиц и треск валежника под лапами таежных зверей, после долгой разлуки нашедших свои покинутые логова.

На опустевшую и разоренную землю Албанчи вновь возвращалась жизнь.

Повеселели глаза у прекрасноокой красавицы Чарых-Кеёк, звонче и бодрее зазвучал ее голос, а щеки раскраснелись так, будто их согревало пламя большого костра.

Быстро нарвала она целебных трав, быстро накопала душистых лечебных корней и, приготовив из них чудодейственное зелье, обильно окропила его своими слезами. И только потом стала прикладывать волшебную смесь к вискам и губам бездыханных богатырей.