Каюм Насыри - Повесть об Абу-Али-сине

— Слава аллаху!» — ответил Махмуд-шах и вошел в город. Кругом шла бойкая торговля» кто покупал, кто продавал. На три версты раскинулись лавки и базары. Проделав этот путь, Махмуд-шах подошел к величественному дворцу. Это был такой высокий дворец, что люди сверху казались мухами. У входа во дворец стояла многотысячная стража. Она расступилась и с поклоном пропустила гостей к дверям. Через семь дверей прошел по дворцовым покоям Махмуд-шах. Посмотрел он направо — увидел мудрецов-визирей, восседающих в золотых креслах, посмотрел налево — увидел на серебряных сиденьях богатырей с железными поясами, глянул вперед — и увидел на престоле с сорока ножками Абу-али-сину. Встал Абу-али-сина навстречу почтенному гостю, поздоровался с ним по-царски и, взяв за руки, посадил возле себя. Сделал Абу-али-сина знак своим слугам, и тотчас прекрасные юноши поднесли гостям и хозяевам шараб в хрустальных сосудах. Повеселели люди дивана. А тем временем по знаку Абу-али-сины слуги расстелили скатерть и уставили ее всякими яствами. Скатерть оказалась такой широкой, а еды так много, что сидевшие по обе стороны от скатерти люди не видели друг друга. Угощения было приготовлено столько, что его хватило бы на всех желающих, а не только на десять тысяч спутников Махмуд-шаха. Что же касается разнообразия кушаний, то перечислить все названия просто не хватило бы никакого времени. Пять часов продолжалось пиршество. Откушав, все помолились. Слуги принесли освежающие плоды, и потекла приятная беседа. А затем всех гостей пригласили посмотреть дворцовый сад. Вместе с гостями в сад вышел и Абу-али-сина. Что это был за сад, описать невозможно. Даже сто тысяч человек потерялось бы в нем — таким он был большим. На ветках заливались трелями соловьи, медовые реки текли в пряничных берегах, душистый аромат цветов опьянял воздух. А над садом — два голубых, как небо, купола… Перед Махмуд-шахом и его свитой предстали дивные яблони и другие деревья, увешанные диковинными плодами.

До самого вечера принимал гостей Абу-али-сина, проводя время в беседах и за угощениями.

К вечеру Махмуд-шах собрался было домой, но Абу-али-сина сказал: «Три дня вы будете моими гостями», — и никого не отпустил. Наступила ночь. Но и ночью продолжались пир и беседы. Абу-али-сина дал знак — появились красавицы-рабыни с музыкальными инструментами, зазвучала музыка. До утра лились песни. Неожиданное зрелище услаждало слух в взор. Под утро всем захотелось спать, и по знаку Абу-али-сины слуги принесли каждому атласную перину, шелковое одеяло, пуховую подушку. Каждого гостя устроили сообразно с его званием, и воцарился сон. Долго спали гости в саду, до самого полудня, когда лучи солнца стали припекать их. Открыли гости глаза — нет ни сада, ни дворца, ни базара, ни города.

И видят они, что войска продолжают сражаться, словно и не было никакого примирения. И бьются войска насмерть. Вдруг среди воинов появился Абу-али-сина с прутом и тыквой, стукнул прутом по тыкве и закричал:

— Эй, плешивые, выходите! — и с каждым ударом по тыкве оттуда выскакивали плешивые воины с острыми мечами и кинжалами на поясах и бросались друг на друга. Этих плешивых воинов было такое множество, что войско Абу-али-сины перестало даже сражаться, а плешивое войско вдруг повернуло в сторону Кирмана и погнало воинов Махмуд-шаха к стенам крепости. Пробрался Махмуд-шах в свой город, поднялся на минарет, видит, плохи его дела, войско разбито. Абу-али-сина посмеялся над ним. Понял Махмуд-шах, что зря он послушался визиря Юхну, да что делать? А плешивое войско тем временем загнало остатки воинов Махмуд-шаха в Кирман и, оставшись без врагов, стало уничтожать друг друга. Долго ли, коротко ли продолжалось это безумное столпотворение, но появился Абу-али-сина с прутом и тыквой, ударил он прутом по тыкве, крикнул: «Эй, плешивые, марш на место!», и все войско исчезло в тыкве. Вернулся Абу-али-сина в свой город, возвратилось него войско. Умолк шум сражения.

А Махмуд-шах собрал на совет своих визирей и мудрецов. Но все они были настолько потрясены всем виденным, что никто из них ничего не мог посоветовать своему властелину. А сам Махмуд-шах укорял себя в душе за непомерную гордыню, за то, что сам накликал беду на свою голову, и не видел он выхода из своего тяжелого положения. Пришла, правда, ему мысль послать людей за помощью к падишаху Бухары, но его вовремя отговорил умный визирь по имени Милад.

— Мой шах, — сказал Милад, вставая с места, — ты обидел Абу-али-сину, и вот мы все переживаем его месть. Весь мир знает, что нет на свете силы, могущественней силы Абу-али-сины. Разве не об этом свидетельствуют истории с падишахом Бухары и с падишахом Египта. Так пусть тот, чья клевета привела нас к беде, придет и придумает, как избавиться всем от несчастья и горя. Он разгневал Абу-али-сину, так пусть он и успокоит его.

Призвал Махмуд-шах визиря Юхну:

— Ты — причина нашего горя! Если не придумаешь, как избавиться от беды, я велю казнить тебя!

Зарыдал Юхна:

— О мой шах! Я твой раб, и твоя беда — это моя беда. Не мыслил я принести тебе горе. Я только рассказал о недостойном поведении мудреца и поделился своими сомнениями. Могу ли я придумать что-нибудь против Абу-али-сины, когда весь мир бессилен перед ним?

В гневе прогнал Махмуд-шах визиря Юхну с глаз долой и обратился за советом к мудрому визирю Ми-ладу. И сказал Милад:

— О мой шах, я вижу только один путь избавить всех нас от большого горя — надо послать к Абу-али-сине того юношу, к которому мудрец испытывал любовь и уважение. Пусть он с почтением от имени шаха попросит мира и пригласят Абу-али-сину в Кирман. Я думаю, этому юноше Абу-али-сина не откажет.

Все люди дивана согласились с предложением визиря Милада и послали юношу со слугами и богатыми дарами к Абу-али-сине. Ласково встретил любимого юношу Абу-али-сина, показал ему город Мудрости со всеми его базарами» улицами и площадями. Целый день и целый вечер он угощал гостя. А юноша, выполняя просьбу Махмуд-шаха, пригласил Абу-али-сину в Кирман. Принял Абу-али-сина это приглашение и вместе с юношей отправился в Кирман.

С царскими почестями встречали Абу-али-сину и визири, и советники, и все приближенные шаха… Сам Махмуд-шах вышел к нему навстречу, взял за руки мудреца, усадил рядом с собою на престол. Приветствуя Абу-али-сину, Махмуд-шах сказал:

— О мудрейший из мудрых, обидевшись на меня, ты пролил столько крови, принес столько горя. Хорошо ли это?

— О мой шах, — отвечал с достоинством Абу-али-сина, — ты задумал лишить жизни своего покорного слугу, поверив клевете, а не делам моим. Ты отверг меня, и угроза смерти нависла надо мной. Я был вынужден бежать. Так кто же виновен в пролитой крови?