Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

— Прекрасный Феникс (ибо, думаю, вы не кто иной, как он, так вы совершенны, что на всем острове не найти ничего, вам подобного), мне так сладостно вас видеть, и какая досада, что вы только один на свете: а то как же несколько птиц вашей породы украсили бы мой вольер!

Адольф улыбнулся этой речи, исполненной очаровательного простодушия; между тем он не хотел, чтобы та, кого он уже любил страстно, продолжала заблуждаться на его счет, и потому принялся с жаром объяснять ей все, что ей следовало знать, и никогда еще ученица не делала таких успехов и не схватывала так быстро и легко все, чему ее обучали; вскоре она и сама могла уже кое-чему поучить. Она полюбила его больше, нежели себя самое, а он ее больше, чем себя самого; и нега любви, и красота и живость разума, и чувствительность сердца — все открылось нашим нежным возлюбленным. Ничто не нарушало их покоя, кроме одних только наслаждений; не досаждали им ни болезни, ни даже легкие хвори. Годы проходили, а они не старились, ибо в тех прекрасных местах воду пьют прямо из Источника вечной молодости [422]. Ни смут любовных, ни терзаний ревности, ни даже тех милых пререканий, что часто следуют за тихим покоем любящих и вскоре заканчиваются сладостным примирением, — даже и этого ничего не случалось с нашими влюбленными. Одни лишь радости опьяняли их, и никто из смертных до тех пор не знал столь долговечного блаженства, какое досталось принцу; но горек конец у счастья смертных, и отрады их недолговечны.

И вот однажды, сидя подле своей возлюбленной принцессы, Адольф поинтересовался, сколько времени он уже имеет счастье видеть ее.

— Рядом с вами время течет так быстро, — промолвил он, — я и думать забыл о том, как давно здесь нахожусь.

— Я скажу вам это, — отвечала она, — однако как полагаете вы сами: сколько времени вы здесь провели?

Принц поразмыслил, а затем сказал:

— Если бы я слушался только моего сердца и помышлял бы лишь о радостях, коих здесь вкусил, то думал бы, что провел здесь не более недели, однако, милая моя принцесса, если вспомнить, сколько всего тут со мною случилось, то выходит, что не меньше трех месяцев!

Принцесса громко рассмеялась, а потом сказала серьезно:

— Знайте же, Адольф, что прошло триста лет.

— Триста лет?! — воскликнул принц. — Что же теперь происходит в мире? Кто правит теперь? Как живут люди? А вернись я туда, — кто меня узнает, и кого узнаю я сам? Мои земли конечно же перешли в чужие руки. Я не могу больше надеяться застать в живых никого из родных; я буду государем без государства, на меня станут смотреть как на призрак, и я уже не буду знать нравов и обычаев тех, с кем рядом придется жить!

Принцесса с нетерпением прервала его.

— О чем вы сожалеете, Адольф? — сказала она. — Так-то вы платите за мою любовь и доброту к вам? Я впустила вас в мой дворец, вы в нем теперь хозяин. Здесь я сохраняю вам жизнь уже три века, вы не стареете, и, кажется, до сих пор вам здесь не приходилось скучать. А без меня сколько бы времени вас уже не было в живых?

— Я вовсе не так неблагодарен, прекрасная принцесса, — отвечал немного сконфуженный Адольф, — и знаю, скольким вам обязан. И все же, пусть и был бы я теперь мертв, зато, может быть, успел бы прежде совершить подвиги, увековечившие память обо мне. Теперь же я со стыдом сознаю, что добродетели мои остались без применения, а имя — без блеска славы. Таков был Ринальдо в объятиях Армиды, однако слава вырвала его из ее чар [423].

— Так, стало быть, слава вырвет и тебя из моих, жестокий?! — воскликнула принцесса, проливая потоки слез. — Ты хочешь покинуть меня, ты не стоить той скорби, что терзает меня!

Сказав так, она лишилась чувств. Принц был глубоко тронут, он очень любил ее; однако ж он всячески корил себя за то, что провел столько времени с возлюбленной, а ради геройской славы ничего и не совершил. Понапрасну пытался он скрывать, сколь этим огорчен; затосковал и вскоре совсем увял. Прежде столетия принимавший за месяцы, он теперь месяцы считал за века; принцессе горько было смотреть на это, ей не хотелось, чтобы он оставался с нею лишь из сострадания. Она объявила ему, что он — хозяин своей судьбы и может отправляться когда пожелает, но она боится, как бы не случилось с ним большой беды. Последние ее слова почти его не встревожили, зато первые — весьма и весьма обрадовали; и, хотя мысль о разлуке с принцессой его и печалила, однако же зов судьбы оказался сильнее. И вот он простился с той, кого обожал и которой был еще так нежно любим; он уверял ее, что, едва только сумеет стяжать себе славу и тем самым сделается еще более достойным ее расположения, то, не теряя ни минуты, вернется, дабы признать в ней свою единственную госпожу, единственную радость жизни. Природным красноречием своим восполнял он недостаток любви, но принцесса была слишком проницательна, чтобы обманываться: мучили ее печальные предчувствия, что вскоре навсегда утратит она того, кто так дорог ей.

Старалась она не показывать виду, как ей невыразимо больно. Адольфа своего, столь равнодушного, одарила она великолепным оружием и лучшим в мире скакуном.

— Вихрь (так звали коня) отвезет вас туда, где вам надлежит славно сразиться и победить, — сказала ему принцесса, — однако пусть нога ваша не коснется земли до тех пор, пока вы не окажетесь в родном краю, ибо волшебная сила, которой наделили меня боги, позволяет мне предвидеть, что, оставь вы мои слова без внимания, непременно попадете в такую беду, откуда и сам Вихрь не сумеет вас вытащить. — Принц обещал следовать всем ее советам; он покрыл поцелуями ее прекрасные руки и поскакал прочь из этих дивных мест с таким нетерпением, что даже забыл прихватить зеленый плащ.

Доскакав до края острова, храбрый конь бросился со своим седоком в реку. Переплыв ее, понесся он по долам и холмам, сквозь поля и леса пробегая столь стремительно, будто наделен был крыльями. Но вот как-то вечером, на узенькой извилистой тропинке, усеянной камнями да булыжниками и поросшей по краям терновником, путь им преградила телега. На ней кучей навалены были ветхие крылья всевозможных форм, мастей и покроев; телега перевернулась, придавив старичка, который ее вез. Его седины, дребезжащий голос и жалкий вид под тяжестью накрывшей его повозки тронули принца. Вихрь уже перепрыгнул через него и помчался было дальше, как вдруг старичок закричал:

— Ах, сударь, сжальтесь же, видите, я попал в беду; если не соблаговолите помочь, близок мой конец!

Тогда Адольф спешился, подошел к нему и протянул руку. Но увы! С немалым удивлением увидел он, как старик сам вдруг вскочил с неимоверной легкостью и схватил его так быстро, что тот не успел опомниться.

— Наконец-то я нашел вас, принц российский, — страшным и грозным голосом промолвил тогда старец, — я зовусь Время, и вот уже триста лет как разыскиваю вас, летая из конца в конец вселенной, так что износил все крылья, которыми полна эта телега; однако, как бы хитроумно вы ни прятались, от меня не уйдет ничто на свете.