Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

Опасаясь ее разбудить, принц тихонько приблизился; он услышал, что она разговаривает, и, прислушавшись к ее речам, различил несколько слов, прерываемых вздохами:

— Неужто ты, коварный, полагаешь, что я смогу полюбить тебя, разлучившего меня с любимым моим Тразименом [80]? Как? У меня на глазах ты осмелился отрубить руку, которая должна всегда внушать тебе ужас? Так ли ты намеревался доказать мне свое уважение и любовь? Ах! Тразимен, мой нежный друг, неужто я вас больше не увижу?

Принц заметил, что с ее сомкнутых ресниц заструились капли и потекли по щекам, подобно слезам Авроры [81].

Он неподвижно застыл у изножья ее постели, не зная, разбудить ли ее или же оставить погруженной в тягостный сон; он уже понимал, что Тразимен был ее возлюбленным и это его руку он нашел в донжоне. Принц задумался и был очень смущен, как вдруг услышал восхитительную музыку, — это были соловьи и канарейки, которые так ладно щебетали, что их пение превосходило самые прекрасные голоса. И тут появился необычайно огромный орел; он медленно летел, сжимая в когтях Золотую Ветвь, украшенную рубинами в виде вишен, не отрывая взора от спящей красавицы; казалось, он смотрит на солнце [82]; раскрыв крылья, он парил над нею, то поднимаясь, то вновь опускаясь к ее ногам.

Спустя некоторое время он подлетел к принцу, вложив золотую ветвь ему в руку, в этот миг птицы запели так пронзительно, что их трели вознеслись к самому своду дворца. Принц, уже свыкшийся с тем, что необычные события следовали одно за другим, решил было, что эта дама заколдована и ему надлежит совершить славный подвиг; он приблизился к ней, преклонил колено, коснулся ее ветвью и сказал:

— О прекрасная и очаровательная дама, что погружена в сон неизвестной мне силой, заклинаю вас во имя Тразимена пробудиться к жизни, которая, как кажется, в вас угасла.

Дама открывает глаза, видит орла и восклицает:

— Постойте, милый друг, постойте.

Но величавая птица испускает столь же пронзительный, сколь и горестный крик и улетает прочь вместе со своими пернатыми музыкантами.

В сей миг дама оборачивается к Кривобоку.

— Я поддалась влечению сердца, забыв о благодарности, — сказала она ему, — но знаю, что всем обязана вам и что это вы зажгли для меня светоч, потухший двести лет назад. Колдун, который любил меня и причинил столько страданий, предназначил вам это великое дело. Я могу вам помочь, и я горю желанием сделать это. Решайтесь же, а я применю все подвластное мне искусство волшебства, чтобы сделать вас счастливым.

— Сударыня, — ответил принц, — если ваше знание позволяет вам проникнуть в глубины моего сердца, вам нетрудно понять, что, несмотря на все невзгоды, которые меня удручают, у меня меньше поводов для жалоб, чем у кого бы то ни было.

— Я приписываю эти слова благородству вашей натуры, но все же не заставляйте меня быть неблагодарной. Чего вы желаете? Я могу все: только попросите.

— Я бы желал, — промолвил Кривобок, — вернуть вам прекрасного Тразимена, разлука с которым стоила вам стольких страданий.

— Вы слишком великодушны, заботясь о моих интересах в ущерб своим; это великое дело закончит другой человек: большего я вам не скажу. Знайте лишь, что он будет вам небезразличен, но не отказывайте мне в удовольствии оказать вам услугу. Итак, чего же вы хотите?

— Сударыня, — тут принц упал к ее ногам, — вы видите, как я уродлив, надо мною смеются, называя меня Кривобоком; сделайте меня не таким несуразным.

— Ступай, принц, — сказала фея, трижды коснувшись его Золотой Ветвью, — ступай же, ты станешь столь прекрасным и совершенным, каких не было прежде и не будет в грядущем, и пусть отныне тебя зовут Идеал; по праву дано тебе это имя.

Благодарный принц поцеловал ее колени; радость не давала ему произнести ни слова, но и по молчанию она догадалась, что происходило в его душе. Ей пришлось приказать ему встать, и, взглянув в украшавшие зал зеркала, Идеал не узнал Кривобока. Он стал выше на три фута, волосы теперь крупными локонами падали на плечи, лицо исполнилось величия и изящества, черты стали правильными, а глаза светились умом; иными словами, доброжелательная и чуткая фея постаралась на славу.

— Ах, будь мне только дозволено, — сказала она, — поведать вам вашу судьбу! Предостеречь от опасностей, уготованных вам вашим жребием! Научить, как их избежать! С каким бы удовольствием я прибавила это к услуге, которую только что вам оказала! Но тем самым я оскорблю высшего Гения, который вас направляет: итак, принц, покиньте эту башню и помните, что фея Благосклона всегда будет на вашей стороне.

При этих словах дворец и все те чудесные вещи, что так поразили принца, исчезли; он очутился в дремучем лесу, более чем в ста лье от башни, в которую приказал его заключить король Хмурен.

Оставим его приходить в себя от вполне закономерного удивления и посмотрим, что произошло, во-первых, со стражниками, каковых король к нему приставил, а во-вторых, с принцессой Кочерыжицей. Эти бедные стражи, удивленные тем, что принц не просит ужина, вошли в его покои и, не найдя там, принялись повсюду искать, ужасно испугавшись, как бы он не сбежал. Но все их старания были напрасными, и они уже отчаялись, боясь, что король Хмурен, известный своим суровым нравом, прикажет их казнить. Перебрав все возможные способы смирить его гнев, они решили, что одному из них следует лечь в постель и не выходить из спальни; остальные же скажут, что принц болен, и вслед за тем притворятся, будто он умер; а выпутаться из беды им поможет полено, завернутое в саван. Это средство показалось им самым верным — так они и поступили. Самый низкорослый из стражников лег в постель, ему приделали огромный горб. А королю передали, что его сын заболел. Тот счел, что его попросту хотят разжалобить, и по-прежнему отвечал крайней суровостью; именно это им и было нужно; и чем предупредительнее были они, тем безразличней становился король.

Что до принцессы Кочерыжицы, то она прибыла в маленькой колымаге не более локтя высотой. Король Хмурен вышел ей навстречу и, увидев, как она уродлива на своих жалких носилках, с шелушащейся, как у трески, кожей, со сросшимися бровями, широким плоским носом и ртом до ушей, не смог удержаться, чтобы не сказать ей:

— По правде говоря, принцесса Кочерыжица, вы напрасно презираете моего Кривобока: хоть он и весьма уродлив, но, поверьте, вы-то еще гаже.

— О повелитель, — отвечала она, — я не так самолюбива, чтобы оскорбиться вашими обидными речами; однако уж не полагаете ли вы и в самом деле такими словами заставить меня полюбить очаровательного сынка вашего. Так вот же, заявляю вам, что, хоть у меня и множество изъянов и передвигаюсь я в этой колымаге, замуж за него выходить не собираюсь и предпочитаю зваться принцессой Кочерыжицей, нежели королевой Кривобок.