Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

— Принцесса, — сказал он Кочерыжице, — двести лет назад вероломный колдун взял меня в плен. Мы оба любили прекрасную фею Благосклону. Меня не отвергли, и он весь исходил ревностью. Его искусство превосходило мое; и, желая воспользоваться этим, дабы меня погубить, он властно заявил мне, что запрещает впредь встречаться с ней. Его запрет был вызовом как моей любви, так и моему положению; я пригрозил ему, и красавица, которую я боготворил, была так оскорблена поведением колдуна, что в свою очередь запретила ему приближаться к себе. Тогда злодей решил наказать нас обоих.

Однажды, когда я сидел подле нее, очарованный портретом, подаренным мне ею и все-таки в тысячу раз менее прекрасным, нежели оригинал, вдруг появился он и отсек мне руку ударом сабли. Фее Благосклоне (так зовут мою королеву) это доставило больше страданий, чем мне самому, — она без чувств упала на постель, я же в тот миг почувствовал, как покрываюсь перьями; я превратился в орла. Мне было дозволено каждый день прилетать к моей владычице, но ни приблизиться к ней, ни разбудить ее я был не в силах; в утешение лишь слушал, как она непрестанно вздыхает и во сне зовет дорогого своего Тразимена. А еще я знал, что через двести лет одному принцу суждено пробудить ее к жизни, а другой принцессе — отдать мне отрезанную руку, вернув мое обличив. Некая фея, которая печется о вашем благополучии, пожелала, чтобы так произошло; это она спрягала мою отсеченную руку в тайнике башни, и это она наделила меня властью выразить вам свою признательность. Назовите, принцесса, то, что могло бы доставить вам наибольшее удовольствие, и вы немедленно это получите.

— Великий король, — отвечала Кочерыжица (после недолгого раздумья), — если я не ответила вам сразу, то не потому, что сомневаюсь; но должна вам признаться, что не привыкла к таким необыкновенным происшествиям, и мне кажется, что все это происходит скорее во сне, нежели наяву.

— О нет, сударыня, — молвил Тразимен, — я докажу вам, что это не обман, лишь поведайте мне, какой дар вы изволите пожелать.

— Попроси я всего, чего мне недостает до совершенства, — сказала она, — то, как ни велика ваша власть, вам было бы нелегко исполнить мое желание, но я ограничусь самым главным: сделайте мою душу столь же прекрасной, сколь уродливо мое тело.

— Ах, принцесса, — вскричал король Тразимен, — вы покорили меня таким правильным и мудрым выбором; однако невозможно исполнить то, что уже свершилось; но пусть же и ваше тело станет так же прекрасно, как душа.

Он коснулся принцессы портретом феи — и вот уж она чувствует, как хрустят ее кости, вытягиваясь и расправляясь, она становится выше ростом, красива и стройна, величава и скромна, прекрасные черты пленяют изяществом, а лицо белей молока.

— Какое чудо, — восклицает она, — неужели это я? Возможно ли?

— О сударыня, — отвечает Тразимен, — это вы; мудрый выбор в пользу добродетели привел к счастливой перемене, случившейся с вами. Как я счастлив, что после всего, чем я вам обязан, именно мне было предназначено поспособствовать этому! Но забудьте свое прежнее имя, пусть отныне вас зовут Брильянта, вы заслужили это имя умом и красотой.

В тот же миг он исчез, а принцесса, сама не зная как, очутилась на берегу небольшой речки, в тенистом уголке, прекрасней которого и на свете нет.

Она еще не видела своего отражения. Вода в речке была столь прозрачной, что, посмотрев на себя, она с изумлением увидела, что превратилась в ту самую пастушку, чьим изображением так восхищалась в галерее. И правда, на ней было белое платье, отделанное тонким кружевом, самое чистенькое, какое вообще могут носить пастушки; пояс сделан из цветков роз и жасмина, и волосы тоже украшены цветами; у себя в руках она обнаружила украшенный позолотой расписной пастуший посох, а неподалеку у берега — стадо барашков [83], слушавшихся каждого ее слова; при стаде даже была собачка, которая, казалось, знала ее и так и ластилась к ней.

И она принялась размышлять об этих новых чудесах. С рождения и до сего дня никого в мире не было уродливее ее — но она была принцессой. А теперь она стала прекраснее дневного светила — но была всего-навсего пастушкой и не могла смириться с утратой былого положения.

Все эти размышления так утомили ее, что она уснула. Как я уже говорила, она не спала всю ночь, а потом прошла сто лье, сама того не заметив: немудрено, что от долгого пути немного и притомилась. Барашки и собачка, окружив ее, казалось, охраняли, заботясь о ней так, как пристало бы заботиться о них ей, пастушке. Солнце, хотя и находилось в зените, не докучало ей; деревья пышными кронами укрывали ее от жарких лучей; а свежая и мягкая трава, на которую она опустилась, казалось, гордилась тем, что служит ложем такому прелестному созданию. И повсюду,

Птицы нежно щебетали вокруг, а легкий ветерок как будто затаил дыхание, опасаясь разбудить ее. Некий пастушок, разморенный полуденной жарою, заметил издалека эту полянку и поспешил туда, чтоб прилечь отдохнуть; но, увидев юную Брильянту, застыл в таком изумлении, что, не обопрись он о деревце, непременно бы упал, ибо узнал в ней ту юную особу, чьей красотой любовался в галерее башни и на пергаментных страницах книги; и читатель, верно, уже догадался, что этот пастушок был никем иным, как принцем Идеалом. Неведомая сила задержала его в этих краях; и всех, кто его видел, он покорял — ведь ловкость, красота и ум выделяли его среди пастухов не меньше, чем при дворе — его родовитость.

Он не мог оторвать от нее взор, полный нежности и восхищения, каких никогда еще не испытывал. Он опустился на колени подле нее и любовался ее прекрасными чертами, казалось, лишенными малейшего изъяна; его сердце первым заплатило ее красоте дань, в которой никто впоследствии не мог ей отказать. Покуда он предавался размышлениям, Брильянта пробудилась и, увидев рядом Идеала в образе пастуха, но одетого с таким изяществом, тут же его узнала по виденному ею портрету.

— Любезная пастушка, — сказал он, — что за счастливый случай привел вас сюда? Вы, несомненно, пришли лишь затем, чтобы принять от нас дань уважения и любви. Ах! Я уже предчувствую, что первым поспешу выразить вам свое почтение.

— Нет, пастух, — отвечала она, — я вовсе не претендую на почести, которых не заслужила; я хочу оставаться простой пастушкой, я люблю свое стадо и свою собачку. Одиночество имеет для меня свою прелесть, и я не ищу ничего иного.

— Как! Юная пастушка, вы — здесь, но намерены скрываться от смертных, живущих в этих же местах! Возможно ли, — продолжал он, — что вы будете с нами так злы? По крайней мере, сделайте исключение для меня, ведь я первый, кто предложил вам свои услуги.