Элинор Фарджон - Седьмая принцесса

Тут к нему не очень-то приветливо обратилась Анжела:

— Я полагаю, вы прочли мамино объявление? Мы приглашаем садовника как раз на два дня.

— Читать я не горазд. — И господин Ноготок перевёл взгляд с Анжелы на Хэрри. — Давай, малец, с твоей делянки и начнём.

— Но мы ещё не договорились об условиях, — промямлила я. — Сколько вы возьмёте за…

— Три шиллинга и девять пенсов в час.

— Какая точность! — фыркнула Анжела.

Я ткнула её в бок: помолчи, мол.

Он запросил половину обычной цены, и я сказала:

— Вы уверены, что этого достаточно, господин Ноготок?

Он решительно кивнул.

— Да, кстати, где вы живёте? На случай, если…

Но Хэрри меня перебил:

— Знаете, а некоторые сорняки я люблю. Например, ромашку. В поле она — цветок, а в саду почему-то сорняк.

— Мы с тобой ни одной ромашки не тронем, пускай растут. — С этими словами господин Ноготок протянул Хэрри совок, сам взял лопату, а мы с Анжелой, оставшись не у дел, поплелись домой.

Эмилия следила за этой сценой из окна кухни. Она довольно зоркая и наблюдательная, ничего не упустит.

— Вы его наняли, хозяйка?

— Вроде да.

— Он толковый, справится.

— Надеюсь, Эмилия, надеюсь, что я не ошиблась. Но ни имени, ни адреса своего он так и не сказал.

— В это время года они бродяжат.

— Кто — они?

— Такие, как он. Зимой по чужим домам спят, а летом на воздухе, деньги экономят. По утрам тянутся к трактиру из-за Болотной Пустоши, пропустят стаканчик и примутся работу искать. У них всегда по одежде видать, когда под кустом ночуют. Он к нам на полдня или на целый?

— Не знаю.

— Прикажете ему чаю подать?

— Да-да, конечно, и бутербродов сделайте.

— Ладно уж, не жалко.

Мы с Анжелой поднялись в гостиную.

— Выходит три фартинга в минуту, — сказала она.

— Что-что?

— Ну, если в час три шиллинга и девять пенсов, то в минуту…

— Ты в уме посчитала?

— Пришлось в уме, бумажки-то не было. Всё, хватит отвлекаться, сажусь за гаммы. А ты что будешь делать?

— Напишу господину Плотнику, что у нас наконец появился садовник и пушинки от наших одуванчиков не будут залетать к нему в сад.

И я, под Анжелину музыку, принялась за письмо. Мою дочь никогда не приходится усаживать за инструмент, она настойчива и трудолюбива, как муравей. Хэрри же, словно легкокрылая бабочка, стремится жить без забот и усилий; в отличие от сестры, ему надо всё напоминать, а порой и принуждать. А может, на бабочку люди наговаривают? Может, они муравья потому трудягой зовут, что он вроде них самих, бескрылый на земле копошится? А бабочкиной цели людям понять не дано.

К обеду Хэрри явился с опозданием, а под ногами принёс, верно, всю землю со своей делянки.

— Пойди умойся, — приказала Анжела.

Хэрри умоляюще взглянул на меня.

Я смилостивилась:

— Ладно, ешь скорей. Ты хорошо поработал?

— Очень!!! Я теперь умею ловить слизняков, а ещё господин Ноготок научит меня прививать розы, а ещё он отсадил клубнику с усами, и у нас на будущий год в два раза больше вырастет. А один ус я к себе забрал, я себе всего по одному посажу. А «скоро» уже наступило?

Я тут же отдала ему конверт с заграничной маркой, иначе сын истерзает меня хуже пиявки. К редким своим целям он шёл неукротимо. Весь обед напролёт мы с Анжелой принуждены были слушать неиссякаемый рассказ о разнообразных и удивительных достоинствах господина Ноготка. По мнению Хэрри, он знал абсолютно всё. А если был в чём-нибудь не уверен, обращался за помощью к Дуйвете.

— Кто такая Дуйвета? — спросила Анжела.

— Богиня ветра. Они с господином Ноготком большие друзья. Он так её зовёт: станет как вкопанный, руки раскинет и пальцами перебирает, точно гамму играет. Дуйвета ему луковицы лилий найти помогла.

— Какие ещё луковицы?

— В яме, возле забора, землёй присыпанные.

— Но у нас в жизни не было лилий! И луковиц не было…

— Я с ним вместе рыл. Мы сотни, тысячи луковиц выкопали! Господин Ноготок их в сарай отнёс, чтоб подсохли к весне. Он их вдоль главной дорожки посадит, и в июле они как зарычат, как выскочат из засады — полосатые, тигровые.

— Не выскочат, — сказала Анжела.

— Почему?

— Потому что они — флора, а не фауна.

— Вечно ты вредничаешь, — обиделся Хэрри.

— И про Дуйвету он тебе тоже наплёл, ни одному слову не верю!

Хэрри уткнулся носом в блюдце со взбитыми сливками. Это его излюбленная еда. Эмилия обычно готовит её по пятницам. А по вторникам мы едим любимое Анжелино кушанье — коврижку с патокой. Зубы у этой девочки крепкие, и лучше на них не попадаться.

Выйдя после обеда в сад, я изумилась. По-настоящему расчищен был лишь небольшой клочок земли, но повсюду в бывших джунглях наметилось подобие порядка. И всего-то за полдня! Вот что значит приняться за дело с умом, понятием и сноровкой. Сам господин Ноготок сидел на пеньке, попивал чай и жевал бутерброд. Эмилия не поскупилась: на тарелке садовника лежал ещё и кусок пирога.

— Ну как, господин… Ноготок, очень запущен сад?

— Я и похуже видывал. Здешняя земля извёстки просит, подкормить бы надо.

— А вы можете достать?

— В лавке у Спиллера я свой человек.

— Пожалуйста, купите, пускай счёт на моё имя пришлют. Сын сказал, вы нашли луковицы?

— И верно, нашли, — Его глаза радостно блеснули. Рыжий человечек простёр руки над дорожкой, что вела от ворот к дому. В прошлом широкая, точно аллея, она едва проглядывала теперь меж могучих лопухов. — Мы эти лилии вдоль дорожки посадим, в два ряда отсюда до птичьего бассейна, высоченные вымахают, до самого неба. А лопухи я повыдергаю.

— Красиво-то как, господин Ноготок… — Казалось, под его руками уже поднялись в бархатной траве, расцвели жгучие полосатые лилии; мне даже померещился в конце аллеи беломраморный бассейн, а в нём трепетание крыльев — бурых, синих, серых — и всплески бриллиантовых капель. И всё это на фоне нашего медно-красного бука… — Но откуда взялись луковицы?

Он снова беззубо улыбнулся.

— Малый-то ваш говорит: на целый год уезжали. За год чего только не случается, — сказал он и засунул в рот остатки пирога.

— Да, это долгий срок. Вы останетесь до вечера?

Он кивнул.

Проработал господин Ноготок добрых восемь часов. Я дала ему тридцать шиллингов.

— Хорошо бы он нашёл себе пристанище за эти деньги, — сказала я Эмилии.

— Вряд ли, — заявила она и добавила, что в понедельник новый садовник может и вовсе не вернуться.

— Отчего же?

— Такие вдруг приходят, вдруг и уходят.

— Куда?

Эмилия пожала плечами.

— Куда глаза глядят.

Но господин Ноготок вернулся. Он появился в понедельник ровно в восемь и работал до пяти. С двенадцати до часу обедал — прямо в сарае, возле инструментов, — а после отдыхал: бродил по расчищенным дорожкам, размышлял о чём-то; оживлённо жестикулируя, разговаривал с ветром и глядел на сад. А сад открывал ему неведомые для нас тайны.