Элинор Фарджон - Седьмая принцесса

Кликнул Король придворного портного — чтоб пришёл с мерной лентой да измерил принцессам волосы. Шесть принцесс расплели косы, и золотые волны устлали весь пол.

Пока мерили волосы, няньки горделиво переглядывались — это их трудами и заботами выращена такая роскошь. Но, увы! Все потрудились одинаково — у всех шести принцесс волосы оказались точнёхонько одной длины.

Потрясённые придворные всплеснули руками, огорчённые няньки всплеснули руками, Король натянул корону на уши, Владыка Мира стоял, не поднимая глаз, а Слуга-оборванец устремил свой взор на Седьмую Принцессу.

— Что делать, если и у младшей дочери окажутся волосы той же длины? — спросил Король.

— Вряд ли, Ваше Величество, — произнесла Седьмая принцесса и принялась разматывать шаль. Сёстры беспокойно переглянулись.

Волосы Седьмой Принцессы и впрямь оказались совсем иной длины — девушка была острижена коротко, под мальчишку.

— Кто остриг тебя, дитя мое? — спросил Король.

— Меня стригла матушка, Ваше Величество, — ответила Седьмая Принцесса. — Каждый день мы поднимались на крышу, и она щёлкала ножницами, чтоб не отросла ни единая прядь.

— Удивительно! — воскликнул король. — Но во всяком случае, королевой тебе определённо не быть.

Такая вот история приключилась с шестью принцессами, которые всю жизнь только и думали, что о своих волосах. Остаток дней они провели в прежних трудах — няньки мыли и расчёсывали их локоны: сперва золотые, потом поблёкшие, а потом и вовсе белоснежные — под цвет их любимцев лебедей.

Владыка Мира провёл остаток дней, опустив очи долу, он ждал, покуда одна из принцесс отрастит волосы длиннее, чем у сестёр, и станет королевой.

А Седьмая Принцесса снова замотала голову красной шалью и убежала из дворца — к реке и горам, к лугам и шумным рыночным площадям; с нею полетела дикая голубка, а следом устремился и Слуга-оборванец.

— Что же станется без тебя с Владыкой Мира? — спросила Принцесса.

— Сам справится, — ответил Слуга-оборванец. — Ведь в этом мире есть место всякому — и тому, кто сидит во дворце, взаперти, и тому, кто бродит на просторах, на вольной воле…

У французов есть странная считалочка, подобная нашей, знакомой всем:

Я услышала её в Нормандии — её пели две девчушки, дочки хозяина маленькой гостиницы, что белела меж яблонь; там я провела как-то несколько дней. Младшая — её звали Ивонна — была весёлая кроха, она всё играла в мячик, и больше её ничто не занимало. Старшая, Женевьева, была серьёзна и умна; однажды она спросила меня, есть ли в Англии феи, и, когда я сказала, что, по-моему, есть, передёрнула плечами, пробормотав:

— Невозможно!

А меж тем на поле, принадлежавшем её отцу, стояла странная маленькая хижина (такие увидишь повсюду в нормандских садах), и там могла бы жить ведьма; а через дорогу за калиткой простирался сад с такими дивными цветами, словно вырастила их фея. Мне так и не удалось попасть ни в хижину, ни в сад за калиткой — оставалось довольствоваться догадками.

Вскоре после того, как Женевьева спросила меня о феях, я и услышала, как она пела вместе с Ивонной песенку, которая в переводе звучит примерно тая:

Я не стала допытываться у Женевьевы, о чём это; она бы мне, конечно, не сумела ответить. Она бы только сказала, что всю жизнь пела эту смешную считалочку, когда играла с Ивонной в разные игры.

В чём её суть — кто знает? Послушай, Женевьева, а вдруг она значит, что во Франции всё же есть феи и что это не так уж невозможно?

Жили-были однажды три маленьких Принца, и жили они в Раю. Звали их Феликс, Криспин и Теодор; а если тебе интересно, как там в Раю, то я отвечу: там росли яблони, абрикосы, груши и персики; цветы покрывали ковром чудные лужайки, разделяемые, словно зелёным пологом, рядами густых тополей; в полях золотились скирды хлеба, а среди полей текли серебристые реки.

У Феликса, Криспина и Теодора был свой беленький домик и свой садик, где они и ели и спали; но, будучи вольны поступать, как им вздумается, то один, то другой из них уходил на денёк — или на месяц, или на сотню-другую лет — побродить, поиграть, поесть и поспать в одном из беленьких домиков, что были рассыпаны, как грибы, меж плодовых деревьев. Домики выглядели столь уютно, что в них так и манило заглянуть. А ведь там были ещё и заросшие цветами лужайки, мимо которых мало кто мог пройти равнодушно — так и хотелось задержаться, чтобы набрать дивных ярких цветов и отнести их Ивонне. Ещё там текли реки, в которых обязательно хотелось искупаться, стояли вечно шумящие тополя, на которые хотелось залезть, — словом, ты бы решил, что маленькие Принцы жили счастливо, словно жаворонки. Так оно и было.

И немудрено — ведь у них была Ивонна, которая смотрела за ними. Она следила, чтобы комнаты были подметены, постели постелены, ужин приготовлен. И всё это она делала с помощью трёх хрустальных шариков. Подбросит какой-нибудь вверх, хлопнет в ладоши и крикнет всего одно слово: «Ложка!», к примеру, или: «Одеяла!», или: «Штопальная игла!» Поймает шарик — а уж ложка мешает в горшке, стоящем на огне, и выкладывает на тарелку сладкое плоды — пальчики оближешь! — Теодору на ужин; одеяла уютно подтыкаются на кроватке у Криспина; нитка сама вдевается в иглу и штопает дырку, которую протёр на коленке Феликс, влезая на самое высокое дерево в Раю. А вот Принцевы башмаки никогда не нуждались в починке — ведь все трое ходили в деревянных сабо, которым не было сносу.

Во всём Раю был всего один сад, куда Принцы никогда не заходили, и один домик, а вернее, хижина, в которой они так и не обнаружили дверцы. Сад был сдмым красивым из всех, а хижина — самой странной. Принцы частенько прижимались носами к калитке, ведущей в сад, или к запылённому окошку в хижине, чтобы увидеть, что там внутри, но видели лишь море цветов, доходящих До самой ограды, да паутину на стекле.

Однажды Теодор сидел возле своего домика и строгал кораблик, чтобы пустить его по реке. Вдруг слышит: за кустами кто-то смеётся: «Хи-хи-хи! Хо-хо-хо!» Он поднял глаза и увидел странную старушонку с блестящими глазками и острым носом — раньше он её никогда не встречал.

— Над чем ты смеёшься? — спросил Теодор.

— Над тобой, — отвечала старушонка с блестящими глазками.

— Почему? — удивился Теодор.

— Потому что кончик носа у тебя чёрный, как уголёк.

— И у тебя был бы чёрный, если б ты прижималась к грязному стеклу.