Сельма Лагерлёф - Путешествие Нильса с дикими гусями

– Как же я рад слышать эти слова, матушка Акка! – улыбнулся Нильс. – Кое-кто думает, что вы больше не любите своего питомца, которого вскормили, потому только, что он живёт по-орлиному. Теперь я знаю, что это не так. Пойду посмотрю, не проснулся ли Мартин, а вы тем временем, если захотите поблагодарить того, кто доставил меня к вам, можете слетать к скале – туда, где когда-то нашли беспомощного птенца.

Миновало лето, и дикие гуси покинули Лапландию. И снова Нильс верхом на белом гусе летел выше облаков. Стая, состоявшая теперь из тридцати одного гуся, потянулась на юг в полном порядке. Ветер шевелил их перья, а крылья разрезали воздух с таким шумом, что почти нельзя было расслышать голосов. Акка Кебнекайсе летела впереди, за нею Юкси и Какси, Кольме и Нелье, Вииси и Кууси, Мартин и Пушинка. Шесть молодых гусей, сопровождавших стаю осенью, теперь отделились и устроились самостоятельно, зато их место заняли двадцать два новых гусёнка, теперь одиннадцать летели справа и одиннадцать – слева. Подражая старшим, молодые гуси старались лететь на одинаковом расстоянии, образуя стройный клин.

Бедные гусята ещё не делали столь больших перелётов, и им с непривычки трудно было поспевать за взрослыми птицами.

– Акка Кебнекайсе! – жалобно кричали порой птенцы. – Мы устали! Нет сил лететь!

– Привыкайте! – твёрдо отвечала предводительница, не сбавляя скорости. – Чем дольше будете лететь, тем вам будет легче.

И она, как всегда, была права: гусята, пролетев ещё часа два, перестали жаловаться на усталость, но тут новая напасть: в долине они привыкли целыми днями щипать травку и вскоре стали жаловаться на голод.

– Акка, Акка, Акка Кебнекайсе! – пищали малыши. – Мы умираем от голода и не можем дальше лететь!

– Дикие гуси должны научиться пить воздух и глотать ветер, – констатировала гусыня-предводительница и никакого привала не сделала.

Гусята быстро научились довольствоваться воздухом и ветром и вскоре перестали жаловаться на голод. Стая пролетала над горами, и старые гуси выкрикивали названия каждой вершины, чтобы молодые запоминали, причём гоготали без перерыва, и скоро гусята, не выдержав, попросили старших товарищей замолчать.

Предводительница рассердилась и крикнула:

– Чем больше входит в голову, тем меньше там остаётся пустого места!

А Нильс, слушая эту перекличку, думал, что дикие гуси поступили правильно, двинувшись на юг. Здесь, в горах, уже выпал снег, и всюду, насколько хватал глаз, было белым-бело. По правде говоря, и в долине в последнее время жилось несладко: дожди, бури, туманы, – а стоило небу немного проясниться, как ударял мороз. Ягоды и грибы, которыми Нильс кормился всё лето, помёрзли и сгнили, и ему приходилось есть сырую рыбу, что мальчику совсем не нравилось. Дни стали короткими, а долгие вечера и поздние рассветы были для него особенно тягостны – он не мог столько спать: всё время, пока на небе не было солнца. Но ничего не поделаешь: приходилось ждать, когда птенцы подрастут и наберутся сил для долгого перелёта.

Наконец у гусят настолько выросли и окрепли крылья, что они могли предпринять перелёт на юг, и Нильс от радости смеялся и пел. Но стремился покинуть Лапландию мальчик не только из-за темноты, холода и недостатка пищи: была и другая причина.

В первые недели своего пребывания в долине он нисколько не скучал: казалось, что лучшего места и быть не может, – только комары досаждали. Здесь, в Лапландии, Нильс виделся с Мартином нечасто: большой белый гусь так оберегал Пушинку, что не отходил от неё ни на шаг, зато ещё больше подружился со старой Аккой и орлом Горго, и они втроём провели немало чудесных часов. Птицы брали его с собой на дальние прогулки. Нильс побывал на снежной вершине горы Кебнекайсе и смотрел оттуда на ледники, спускавшиеся вниз по крутому белому склону. Видел он и другие вершины, куда редко ступала нога человека.

Акка показывала ему долины, спрятавшиеся среди гор, и скалистые пещеры, где волчицы выводят своих детёнышей. Познакомился он с северными оленями, которые паслись на берегах красивого озера Торне, побывал у Большого водопада и передал тамошним медведям поклон от их родичей. Повсюду перед ним открывались красивые и величественные виды. Он рад был увидеть всё это, но жить в Лапландии ни за что бы не согласился. Нильс всё чаще думал о том дне, когда наконец вернётся с Мартином домой и снова станет человеком, обыкновенным мальчишкой.

Да, он был счастлив, что они летели на юг, к его дому. И когда показался первый хвойный лес, он замахал колпачком и крикнул «ура!»; таким же образом мальчик приветствовал первый скромный домик, первую козу, первую кошку, первую курицу. Нильс проносился над великолепным водопадом, над живописными горами, но такими красотами его уже не удивишь. Зато совсем иное дело было, когда он увидел часовню и небольшое селение: от волнения у него на глазах выступили слёзы.

В пути они встречали много перелётных птиц – их стаи теперь были гораздо многочисленнее, чем весной.

– Куда летите, дикие гуси? – спрашивали птицы. – Куда летите?

– За моря, как и вы, – отвечали дикие гуси. – За моря.

– Да у ваших птенцов крылышки ещё не окрепли! – кричали птицы. – Где уж им перелететь через море!

Лапландцы с северными оленями тоже покидали горы, причём спускались в строгом порядке: шествие возглавлял самый уважаемый лапландец, за ним шли красивые крупные олени, потом вьючные олени с чумами и поклажей, а замыкали шествие семь-восемь лапландцев. Завидев северных оленей, дикие гуси опустились ниже и загоготали:

– Спасибо за лето! Спасибо за лето!

– Счастливого пути! Прилетайте ещё! – махали рогами северные олени.

Зато медведи, завидев диких гусей, указывали на них своим детёнышам и ворчали:

– Посмотрите на этих трусишек: они так боятся холода, что бегут отсюда что есть мочи.

Но и старые гуси не оставались в долгу и говорили своим птенцам:

– Смотрите: они спят по полгода и от этого так жиреют, что не могут двинуться с места.

В хвойных лесах, нахохлившись, сидели озябшие молодые тетерева и посматривали на многочисленные стаи птиц, пролетавшие на юг.