Александра Анисимова - Бабушкины янтари

— Иван!

Средний Иван тоже к двери да из избы вон. Отец опять:

— Иван!

Тут младший Иван к двери бегом, через порог шагнул и говорит:

— Сейчас, батюшка, я его позову.

— Кого?

— Да ты Ивана звал, вот я его и скричу. Вышел во двор, кричит старшему:

— Иди, тебя отец зовет. А тот отвечает:

— Меня, что ли? А может, это он тебя звал? Обиделся отец, стал мать упрекать:

— Избаловала ты их. Неслухами растут. А мать ему в ответ:

— Не я баловала, материнская ласка жалела да баловала.

— Ну вот, — говорит отец, — теперь ты с материнской-то лаской сама и приучай их к делу.

У матери характер такой согласный был, она перечить не стала. Говорит:

— Буду приучать. А ты ложись на печь и весь день не слезай — будто захворал.

Бот на другой день отец утром с печи не встает, лежит вроде хворает. Мать печь топить не стала, а поближе к завтраку вышла за калитку и кричит:

— Ванюшка!

Являются сыновья все трое. Мать им говорит:

— Сыночки мои, Ванюшки! Отцу что-то мочи нет, он мне дровец не наколол. Если мне самой идти хворосту порубить, то еще когда-то я завтрак сготовлю. Припасите-ка который-нибудь мне дровец, я похлебку сварю да хлебных пышечек испеку.

Вот старший Иван говорит:

— Я нарублю, матушка. Средний Иван кричит:

— Я нарублю, матушка.

И младший от них не отстает:

— Я нарублю!

Пошли они на зады да в три топора столько хворосту нарубили, что хватит матери печь топить недели на две. Внесли они в избу каждый по беремю дров.

Мать печку истопила, за завтраком всем троим по пышке добавила. А отцу завтрак на печку подала. Сама села за стол да приговаривает:

— Ох, беда-то какая! Вовсе отец разнемогся. Чего он теперь хворый-то напашет? А хлебушко у нас скоро весь подойдет… Вы бы который-нибудь ехали попахать. А уж я пахарю парочку-троечку яичек в поле дам, чтобы посытнее закусил.

Старший Иван говорит:

— Я, матушка, поеду пахать, Средний говорит:

— Я поеду.

И младший не отстает:

— И я поеду.

Поехали в поле все трое. Один пашет, другой обед варит, а третий лошади травы припасает да за водой на родник ходит.

И так-то ли скоро они в ту весну с делом управились — вперед людей попахались. Отец пашню проверял, остался доволен. Говорит матери:

— А ловко ты, мать, их к делу приучила. Гляди-ка, какие работяги стали — и люди-то хвалят.

А мать отвечает:

— Не я, отец, приучала, материнская ласка приучала да приохочивала.

Было однажды такое дело. Собрался один молодой барин на охоту по уткам и пригласил с собой мужика — стрелка отменного. А почему пригласил? Знает этот мужичок всю округу — и все охотные места, и все ходы и переходы. И, конечно, барину не одному-то не так робко по лесам, по болотам ходить.

Взяли они свои ружья — барин заграничное, центрального боя, а мужик свою старенькую шом-полку — и пошли. Время было теплое, приятное.

Идти пришлось краем речки — по лугам, по болотам. А болото оно болото и есть — кое-где не то что по сырому, а и через воду пробираться приходилось. Барину что — он в охотничьих сапогах, они высокие, в них вода не заливает. А мужик — в лаптях. Перейдет он через воду, шагает по сухому, а из лаптей у него вода выжимается, только брызги во все стороны летят.

Барин глядел, глядел на него и говорит:

— Как это ты можешь в лаптях ходить? Ведь у тебя ноги все время мокрые. Наверно, неприятно?

А мужик смеется:

— Э-э, барин! Не знаешь ты, какая это обувоч-ка добрая. Ведь лапти то с дырками, как только я ногу, из воды вытащу, так вся вода тут из лаптя и вытечет. А на ходу все обсохнет, потому что изнутри нога греет, а сверху ветерком обдувает. Вот и опять мне не мокро.

Вечером походили они, постреляли. Набили дичи — барин три штуки, а мужик семь.

То ли барин охотой раззадорился, то ли неудобно ему с малой добычей домой воротиться, говорит он:

— Пострелять бы еще утром на зорьке. Давай дойдем на Дальнее болото.

— Ну так что же, — говорит мужик, — можно и к Дальнему болоту сходить. Знаю я там маленький шалашик, в нем и переночуем в лучшем виде.

А идти им было полем, через бугор. Шли они, шли. Мужик говорит:

— Что это ты, барин, как шагаешь не скоро? Надо бы поторапливаться. Время-то, гляди, к ночи.

— Не могу, — говорит барин, — наступать больно. Левый сапог сильно ногу натирает.

Мужик только посмеивается:

— А я ничего — иду и хоть бы что! Лапти, они знаешь какие — мягкие, легкие. Хорошо в них ногам.

Прошли еще сколько-то. Барин совсем расхромался. На землю сел и говорит:

— Не могу больше! Прямо шагу ступить нельзя. Давай обувью сменяемся.

Мужик согласился:

— Ну что же, давай сменяемся. Раз такое дело, приходится тебя выручать.

Переобулись они — барин разорвал полотенце, навернул вместо онучек и подобул лапти. А мужик сапоги надел, ногами потопал и говорят:

— Эх, хороши сапожки! Такие только в праздник носить. А тебе барин как? Ногу не больно?

— Да ничего, — говорит барин, — теперь не трет, наступать можно.

И пошли они дальше.

Вскоре добрались к Дальнему болоту, разыскали там в кустах старый шалаш. Мужик сухого хворосту натаскал, костер разжег, вколотил в землю две палочки с рогульками, на них перекладинку положил, а на нее котелок с водой повесил:

— Пускай скипит, горяченьким побалуемся.

И сели закусить. Вынимает барин свой припас— пирожки у него, белый хлеб с ветчинкой. А у мужика — черного хлеба краюшка да луковка. Сидят едят всяк свое, разговаривают про то и про се. Мужик думает: «Неужели хорошим куском не поделится? А вот если бы у него ничего не было с собой? Ведь я бы ему половину краюхи отдал».

Не поделился барин. Съел все подчистую и крошки на землю смахнул. «Ну и шут с тобой, — думает мужик. — Ты со мной так, ну и я тебе больно-то уважать не стану». И говорит:

— Теперь иди-ка, барин, в шалаш, ложись и отдыхай. А я на минутку до лесочка добегу, мне там кое-что обглядеть надо.

— Беги, — говорит барин. Лег он и тут же уснул.

А мужик в лес пошел. Подыскал он там подходящую липку, надрал с нее лыка, сел поблизости на пенек и стук-стук, стук-постук — сплел на скорую руку лапти. Подобулся он в новые лапотки, а бариновы сапоги в свою сумку затискал.

Пришел он в шалаш, полежал немного и стал барина будить:

— Вставай, барин! Заря занимается, тут нам и самая охота будет.

Поднялся барин, глядит на мужика:

— Да ты в новой обуви! Где же это ты купил?

Вздохнул мужик и говорит:

— Эх, барин, это я не купил, а пришлось выменять. Ведь какое дело-то получилось: иду я это лесом, а навстречу мне знакомый медведь. Он мне, как водится: «Здорово, Степан Степаныч?» А я ему: «Здорово, Михаила Иваныч!» — «Какие, говорит, на тебе сапожки нарядные. Вот бы мне такие!» Мне бы промолчать, а я ему: «Нарядные, да больно неудобные — все ноги я в них отбил». Он и обрадовался: «Ну, говорит, коли они тебе неудобные, так давай сменяемся». И подает мне вот эти самые лапти. Ну мне куда же деваться? Хоть и хороший знакомый, а все ж таки медведь. «Как бы, думаю, какого греха не вышло?» Ну и сменял. Да и шут с ними, с этими сапогами! Мне ведь и вправду с непривычки-то в них жестковато показалось — набил ноги.