Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно

Бруно весело улыбнулся:

— Можно, еще как можно! Если, конечно, сапоги сидят не слишком тесно!

— Так вот, давным-давно жил-был Буджум… — начал было Профессор, но внезапно умолк. — Увы, я забыл конец этой басни, — проговорил он. — Там была весьма важная мораль… Но боюсь, что я забыл и ее тоже.

— Тогда давайте я расскажу вам басню! — поспешно затараторил Бруно. — Жили-были Саранча, Сорока и Машинист. А мораль заключается в том, что надо раньше вставать….

— Ну, так не интересно! — заметила Сильвия. — Зачем же ты торопишься рассказать мораль?

— И когда же ты сочинил эту басню? — полюбопытствовал Профессор. — На прошлой неделе?

— Нетушки! — отвечал Бруно. — Гораздо позже. Угадай!

— Я не умею угадывать, — признался Профессор. — Скажи, когда именно?

— Да я еще не сочинил ее! — с торжеством воскликнул Бруно. — Зато я сочинил другую, очень славную! Хотите расскажу?

— Если ты только досочинил ее, — заметила Сильвия. — А мораль у нее будет «надо попробовать опять».

— А вот и нет! — решительно возразил малыш. — Мораль у нее — «больше не надо пробовать»! Так вот. Жил-был фарфоровый человечек, стоявший на дымоходе над камином. Он все стоял, и стоял, и стоял. И вот однажды он взял да и упал и ни капельки не разбился. И тогда он решил попробовать упасть опять. И он опять шлепнулся с дымохода и разбился на мелкие кусочки, так что его невозможно было склеить.

— Но как же он взобрался обратно на дымоход после того, как упал в первый раз? — поинтересовалась Императрица. (Это был первый здравый вопрос, который она задала за всю свою жизнь.)

— Я поставил его туда! — воскликнул Бруно.

— Тогда, боюсь, тебе известно кое-что и о том, почему он упал опять, — заметил Профессор. — А может, ты его и толкнул, а?

На что Бруно вполне серьезно отвечал:

— Разве что самую капельку — это ведь был такой замечательный фарфоровый человечек, — поспешно добавил он; малышу явно хотелось сменить тему.

— Ну, дети, пойдем! — позвал Король Эльфов, входя в кабинет. — Нам еще надо обо всем поговорить, а потом вам пора ложиться спать. — И с этими словами он увел было их, но, дойдя до двери, они обернулись и подбежали к Профессору, чтобы пожелать ему доброй ночи.

— Спокойной ночи, Профессор! Спите спокойно! — Бруно важно обменялся рукопожатиями с пожилым джентльменом, а Сильвия, наклонившись, поцеловала его в лоб.

— Доброй ночи, малютки! — отвечал Профессор. — А теперь ступайте к себе, чтобы поразмышлять о чем-нибудь. Я и сам ужасно люблю веселую компанию, но — кроме тех случаев, когда необходимо поразмышлять над какой-нибудь трудной темой. Что касается меня, — пробормотал он сонным голосом, когда мы вышли из кабинета, — что касается меня, то все время, пока я не болтаю с гостями, я размышляю над чем-нибудь.

— Что он говорит, Бруно? — поинтересовалась Сильвия, когда мы отошли подальше от дверей кабинета.

— Мне кажется, он сказал: «Все время, пока я не болею костями, я страдаю ревматизмом». — Что это там за стук?

Сильвия остановилась и испуганно прислушалась. Мы услышали звуки, похожие на сильный стук в дверь.

— Надеюсь, это не Дикобраз вырвался из клетки, а? — воскликнула она.

— Пошли скорей! — испугался Бруно. — Нечего нам здесь дожидаться!

Стук с каждой минутой становился все громче и громче, и наконец где-то неподалеку от нас распахнулась дверь.

— Можно к вам, сэр? — спросила моя хозяйка.

— О да, разумеется! — воскликнул я. — А в чем дело?

— Да вам здесь оставили записку, сэр. Ее принес рассыльный от булочника. Он сказал, что проходил мимо Дворца и леди попросила его взять записку и занести вам.

В было всего несколько слов: «Пожалуйста, загляните к нам. Мюриэл».

Сердце у меня так и сжалось от испуга. «Наверное, Граф тяжко болен! — подумал я. — А может, он даже при смерти!» И я поспешно принялся собираться.

— Надеюсь, вы получили не плохие вести? — спросила хозяйка, увидев меня в дверях. — Рассыльный сказал, что к господам кто-то неожиданно приехал…

— Хотелось бы надеяться, что нет, — отвечал я. Во мне боролись смешанные чувства, но опасения явно брали верх над надеждой. Войдя в дом Графа, я заметил, что в прихожей лежат чемоданы, помеченные инициалами «Э.Л.».

«Значит, это просто-напросто приехал Эрик Линдон!» — наполовину успокоенно, наполовину разочарованно подумал я. Ну, ради этого она могла бы и не посылать за мной!

Леди Мюриэл встретила меня в гостиной. Ее глаза так и сверкали, но это был свет радости, а не мерцание печали.

— А у меня для вас сюрприз! — шепнула она.

— Вы имеете в виду — приехал Эрик Линдон? — отвечал я, тщетно пытаясь скрыть досаду, звучавшую в моем голосе. — «Дичь, изжаренная на поминки, пойдет холодной к свадебным столам»?

Боже, как я оказался жесток и несправедлив!

— Вовсе нет! — поспешно отвечала она. — Да, Эрик вернулся, это правда. Но… — тут ее голос дрогнул, — с ним приехал еще кое-кто!

Дальше можно было не спрашивать. Я поспешно последовал за ней. В комнате, на смятой кровати, бледный и измученный, похожий на тень прежнего Артура, лежал мой друг, вернувшийся из мертвых!

— Артур! — воскликнул я и умолк, не в силах произнести ни слова больше.

— Да, это я, старина! — с улыбкой пробормотал он. Я схватил его за руку. — Это он, — указал он на Эрика, стоявшего рядом, — он вернул меня к жизни. Мюриэл, жена моя, первым после Бога мы должны благодарить его!

Я молча обменялся рукопожатиями с Эриком и Графом, и мы втроем отошли в дальний угол комнаты, где можно было побеседовать, не беспокоя больного. Он, слабый, но счастливый, лежал на постели, не выпуская из рук руку жены и не сводя с нее глаз, так и светившихся глубокой нежной Любовью.

— Его еще вчера мучил сильный жар, — негромким голосом заметил Эрик, — да и сегодня утром он тоже почти бредил. Но одного взгляда на нее ему оказалось достаточно, чтобы буквально вернуться к жизни. — И Эрик мнимо-ироничным тоном — я знал, что он не выносит сердечных излияний — принялся рассказывать нам, как он настоял на том, чтобы вернуться в пораженный чумой город и вывезти из него человека, которого доктор объявил безнадежным и умирающим, но которого еще можно было спасти, если срочно отправить его в госпиталь; как в нем ничто не напоминало прежнего Артура и как он узнал его только месяц спустя, когда опять побывал в госпитале; как доктор запретил ему рассказывать кому бы то ни было о своем открытии, заявив, что внезапное потрясение может оказаться губительным для усталого мозга больного; как он остался при госпитале и несколько месяцев изо дня в день ухаживал за страдальцем, как сиделка. И обо всем этом он говорил с напускным безразличием человека, привыкшего делать добро едва знакомым людям!