Сергей Афоньшин - Солнечное дерево

— Можно наше яичко в твое гнездышко на время положить? Боимся дома оставлять — придет Хорек и выпьет!

И подбросили кукушки свое яичко в чужое гнездо. Не один день охотились они за мохнатыми гусеницами, так трудились, что Кукушке яйцо снести некогда было.

Только через неделю она следующее яйцо снесла и в клюве к птахе Трясогузке принесла:

— Позволь наше яичко в твое гнездышко положить! Боимся дома оставлять — придет Хорь и выпьет!

Положили кукушки свое яйцо в гнездо Трясогузки и полетели Хорьковых детей доклевывать. Летали, клевали, но никак не могли всех гусениц уничтожить.

А пташки Говорунчик, Завирушка и Трясогузка на гнезда сели и птенчиков вывели. Прожорливые кукушкины дети скоро других птенцов из гнезд повыкидывали, а злой Хорек подобрал их на обед своим хорятам. Теперь кукушатам корму хватало, они быстро выросли и улетели из гнезд, не сказав спасибо ни Завирухе, ни Трясогузке, ни Говорунчику.

А две горемычные кукушки неустанно летали по лесным холмам и клевали вредных мохнатых гусениц, принимая их за детей злого Хорька. Заводить гнездо и выводить птенцов им стало некогда. «Вот покончим с хорьками, тогда сама на гнездо сяду!» — так думала Кукушка и стала свои яйца из-за недосуга в чужие гнезда подкидывать. Так она и теперь делает. А крылышки у наших серых кукушек чуть оттопырены с того дня, как они своих птенцов от Хорька укрывали. Если не верите, поглядите на кукушку во время кукования — сами увидите.

Было время, когда наш веселый и озорной Керженец бежал сквозь угрюмый и сумрачный лес и выглядел глубоким, темным и диким. По берегам его жили охотники и никаких зверей не боялись, потому что имели железные топоры, копья и рогатины. А кремневые топорики и ножи они отдали женщинам и ребятишкам на забаву.

Бродили в ту пору по дикому лесу два больших зверя — медведь Ахмантей и медведица Чумакша. От безделья и обильной пищи оба так зажирели, что спины у них были прямые и ровные — хоть садись на них, хоть спать ложись. Медведица любила бродить ближе к Ветлуге, а приятель ее выбрал Керженец. Но раз в лето они встречались у истоков малых речек в непроходимой лесной глуши. Ахмантей приносил Чумакше кузовок с гостинцами — был тут и олений окорок, и соты медовые, и малина душистая. Так каждый раз гуляли они вместе недели две, а потом расставались и с наступлением осенних холодов укладывались на зиму в берлоги.

Жил на берегу Керженца охотник Мордвин с семьей, бил зверя, ловил рыбу, по диким ульям мед собирал. Вот в конце зимы задумал он новую лодочку из осины выдолбить. В марте, когда занастило и выпал новый снежок, наточил Мордвин свой топор и пошел в хмурый Осиновый дол. А сынишка его Асюйка со своим каменным топориком за ним побежал. Не один раз отец его домой посылал:

— Не ходи за мной, медведь съест!

— Не боюсь, — отвечал Асюйка, — я с топором!

Облюбовал охотник толстую осину, помолился деревянному богу, которого носил за пазухой, и начал подрубать дерево. Мордвин стучал топором, а толстуха осина вздрагивала и роняла с голых сучьев комышки снега. Наконец она скрипнула, качнулась, подумала, куда падать, и с треском повалилась на густой молодой ельник. Тут из-под сваленного дерева раздался медвежий рев, да такой страшный, что охотник схватил сына за руку и спрятал позади себя.

— Гий-гая! — дико и страшно крикнул Мордвин, вызывая на бой зверя, и волосы зашевелились у него под лисьей шапкой, а по спине забегали мурашки. Но медведю было не до драки. Вершина осины больно ударила его в то место, где сходятся медвежьи лопатки, и он теперь удирал от несчастливой берлоги. Из-за отцовской спины выступил Асюйка, звонко, по-боевому крикнул: «Гий-гая!» — и погрозился кремневым топориком. А медведю казалось, что сзади кричат: «Выходи давай!» И он улепетывал во всю мочь, не разбирая дороги.

Отец с сыном обтесали осиновый кряж и ушли домой рассказывать про страшного зверя. А медведь бежал и день и ночь и утром приплелся в поселок Старые Барсучины. Селение пряталось в сосновом лесу у ручья. Хозяева, встречая весну, уже повыбрасывали из отдушин зимние затычки, из каждой норы, как дым из трубы, курился легкий парок. Вокруг было солнечно, сухо и опрятно, видно было, что хозяева живут чисто. Ахмантей подошел к главному входу, наклонился и фыркнул носом. В ответ ни звука. Притаились жители барсучьей деревни все — от старого до малого. Вдруг из норы позади медведя показалась полосатая голова с черными ушками. Щурясь от солнца и недоверчиво принюхиваясь, она спросила:

— Кого надо?

— Лекаря! — прохрипел медведь, показывая лапой на свой разбитый загривок.

Глава барсучьей семьи Старый Барсук вылез из норы и сказал:

— Присядьте на минуточку!

И потопал к ручью промывать передние лапы. Вернувшись, барсук поточил о ствол сосны свои когти и, приподнявшись на задние лапы, вытащил из медвежьей спины осиновый сучок и очистил рану от грязи. Барсучьи детки и внучата повылезали из нор и с любопытством глядели, как их дедушка лечит диковинного и страшного зверя.

— Обождите минуточку! — опять крикнул Старый Барсук и развалился на припеке животом к солнышку. Горячие лучи уперлись в барсучье брюхо и вытопили сало. Своим теплым целебным жиром и намазал лекарь медвежью рану.

— С кем подрался? — спросил барсук, закончив лечение.

— С осиной! — угрюмо и нехотя проворчал Ахмантей.

— От осины и лечиться надо осиной! — посоветовал лекарь. — Весной поешь молодых осиновых листочков и совсем поправишься!

Когда растаял снег, медведь пошел туда, где на месте лесных пожарищ выросли молоденькие осинки. Там он кормился сочными осиновыми листочками до появления комариного войска.

В тот самый день и час, когда Мордвин на медведя осину повалил, один Черемис, что на Ветлуге жил, медведицу в берлоге осиной пришиб. Эту осину, с диким ульем в дупле, он еще с осени приметил и вот зимой, чтобы соты не стряхнуть, повалил ее туда, где помягче, — на сугроб в густом ельнике. Тут и спала на берлоге медведица Чумакша. Осиновая вершина ее по загривине хлестнула. С перепугу прибежала медведица в Новые Барсучины и там у барсука-лекаря лечилась от ушиба.

Вот так и паслись медведи в разных местах. От хвори оба похудели, но раны на спинах зажили, а на их месте выросли у них бугры-загривины. И когда Ахмантей с Чумакшей встретились, то не сразу узнали друг друга — оба были худые и горбатые.