Сергей Афоньшин - Солнечное дерево

Долго гуляли они вместе, угощая друг друга малиной, черникой, орехами, а осенью принарядились в новые шубы и отправились в разные стороны — один на Ветлугу, другой на Керженец.

В середине зимы у медведицы родились три медвежонка и сразу принялись пищать, сосать молоко и не торопясь расти. В апреле, когда появились проталины, медвежья семья выбралась из берлоги и пошла бродить по лесу. И чем больше вырастали медвежата, тем заметнее у них становились загривины. «В отца уродились!» — думала медведица, глядя на деток. В начале лета Ахмантей разыскал свою семью. Он пересчитал медвежат, оглядел, обнюхал и проворчал: «Вона какие горбатые — все в матушку удались!» И дал всем по легкому тумаку.

Старики-охотники рассказывают, что с тех пор все медведи родятся горбатыми. А на зимнюю спячку в большом строевом лесу не ложатся, выбирают место для берлог в мелколесье, где есть толстые осины со сломанной вершиной. Это и понятно — такая осина уже не сломается и не стукнет медведя по спине.

Спит деревня на берегу Керженца. Спит и сам Керженец, закутанный клочьями белого тумана. И люди в избах спят — намаялись за лето, ждут зимы, отдыхают. Обмолочены рожь и горох, в борах-беломшаниках заготовлены впрок лосятина и оленина. Обхожены все ульи-борти в лесу, и на каждом хозяйская мета поставлена: то крест, то два креста, либо буква славянская топором вырублена. По Керженцу и малым речкам прутяные морды-верши понаставлены, чтобы была свежая рыба до самой масленицы. Теперь если и ветер злой подует со полуночи, все будет не в лицо, а в потылицу. А снегу навалит, так лапти да онучи суконные не куплены, своими руками сделаны. А что царь Петр где-то со шведами воюет и город на море строит, так пусть потешается, до Закерженья ему не добраться.

Спит старый Шумило Гвоздь, спят Козырь и Напылко, спят и невзгоды не чают. Зато царь Петр не спал. Далеко от Керженца на берегу моря сидел он в своем домике, давал нагоняи своим холуям да приспешникам и писал указы. В ту пору царь был шибко не в духе. Дворянские сынки, чтобы от военной службы увильнуть, хворыми притворялись, да еще взяли моду дураками прикидываться.

— Полцарства в дураках ходит! — с горечью воскликнул Петр, сердито задымил трубкой и написал такой указ: «Дуракам не жениться, дурам замуж не выходить, дабы дураков не плодить. Ослушников сечь плетьми».

На улице рассвело. Царский денщик на лежанке сидел, позевывал и рот крестил, а царю все не спалось. Видит: по улице босой чухонец идет, масло на базар несет. «Холод, грязь, а он босой!» — удивился Петр и зазвал чухонца к себе на допрос, почему тот босиком ходит.

— Обувка была, да шведы отняли! — объяснил царю чухонец. Он хотел еще сказать, что обувь у него есть, да он боится ее надеть — как бы царские солдаты не разули, но не решился государя прогневать.

Отпустил царь чухонца и приказал крикнуть Сашку Меншикова. Тот у него уже не в денщиках, а в генералах ходил.

— Надо чухонцев лапотному ремеслу обучить, как ты думаешь?

— Это можно, мин херц! — сказал Сашка. — Есть у одного боярина деревни за Волгой: Лыково, Липовка, Спас Лапотный, Кодочигово, Ковыряловка… Там все мужики — лапотники.

— Вот за этого боярина и берись! — обрадовался царь и тут же написал еще указ: «Всех чухонцев обучить лапотному ремеслу, дабы они босиком по Санкт-Петербургу не ходили».

Осень уже прошла, выпал снежок и побелил деревеньку на Керженце. Спят избушки, спит и Напылко-Нетужилко и видит под утро сон. Будто бы плетет он большой несуразный лапоть, кодочигом по нему стучит, а лапоть гремит, как барабан. Проснулся Напылко, слышит — и вправду стучат и в стены, и в ворота. И кричат: «Отворяй!» Это стрелец за мастерами-лапотниками явился. Прочитал он царскую грамоту и приказал Шумилке, Напылке и Козырю в путь-дорогу собираться.

— Делать неча! — сказали мужики и стали обуваться в лапти, а жены начали собирать им котомки. Вот Напылкова жена и думает: «Кто знает, есть ли, нет ли там у царя лыко, а босиком несрушно будет домой возвращаться!» И положила в котомку вместе с кодочигом связки три лыка. На лиху беду, мол, пригодятся! Вот и повел стрелец мужиков к царю в столицу чухонцев в лапти наряжать. Недалеко от Волги у хитреца Шумилы лапоть развязался, он сел переобуться да и пропал, как растаял. Немного погодя у Козыря в животе резота появилась, он отвернулся за куст и тоже исчез, будто его корова языком слизнула. Остался при стрельце один Напылко и говорит:

— Ты, брат, не оглядывайся, езжай себе вперед, я не сбегу. Негоже мне подневольного человека под кнут подводить. Да и манит меня царя повидать, а пуще всего — на море и Санкт-Петербург поглядеть!

Вот через сколько-то дней и пришли они к царю в Петербург. Петр попенял стрельцу, что тот только одного лапотника привел, но Напылко за него заступился, и царь стрельца простил. А у мужика спрашивает:

— Можешь ты всех чухонцев лапотному ремеслу обучить, чтобы они по Санкт-Петербургу босиком не ходили?

— Пошто всех? — удивился Напылко. — Я троих обучу, а они тоже по трое обучат, а те девять опять же по три человека к ремеслу приставят…

Подивился царь, что мужик в арифметике силен, посулил на службу бомбардиром взять и в офицеры произвести и послал его на постой в избу к тому чухонцу, что босой по грязи шлепал.

Чухонцы встретили Напылка с радостью. Хотя хлеб у них родился плохо, но коров они держали и рыбу ловили. Накормили гостя хорошо и досыта и спать уложили. Утром Напылко спрашивает:

— А липа у вас тут растет?

Пошли искать липы, чтобы надрать лыка на лапти, а липы-то и нет. Один сосняк по буграм, да и тот морским ветром ощипан. Ходили, ходили — нет липы! Тогда и пригодилось керженское лыко, что жена мужу в котомку положила. Не одну неделю жил Напылко у чухонца, учил его лапти плести, а сам замечал, как чухонка ловко рыболовные снасти плетет и масло из сливок делает. Приглядывался и запоминал.

Долго ждал Напылко, когда его царь в бомбардиры позовет, в сторону царской столицы поглядывал, да так и не дождался. И как только получился у чухонца настоящий лапоть, сказал:

— Ну вот, теперь ты сам обучи троих, те трое еще по трое… Лыка вам царь надерет, а мне домой пора.

Сплел Напылко из последнего лыка крепкие лапти-скороходы, обулся понадежнее, простился с чухонцами и потопал прямой дорогой через вологодские и костромские леса да на Керженец. По весне объявился мужик в родной деревне. Выпарился в бане, кваску напился и заснул в своей избушке крепко-накрепко. Утром встал вместе с солнышком и по морозцу сбегал на Керженец поздороваться с родной рекой, узнать, высока ли вода нынче будет, распустились ли барашки на вербах, послушать, как урчат на полянах тетерева.