Альберт Иванов - Хитрая ворона

Стеклянная вазочка на комоде перепугалась и задрожала, придвигаясь всё ближе к краю.

— Я разобьюсь! Я разобьюсь!

И тут странное существо заявило приятным баском:

— К чему раздоры? Конечно, я стул, но я особый стул. Музыкальный. Вот фабричный штамп сохранился, если не верите. К тому же первый сорт!

— А я выдерживаю сразу троих! — вдруг ни с того ни с сего похвалилось кресло.

— Чушь, — заявил Музыкальный стул. — Вот когда я недавно играл Бетховена…

С этой минуты он затмил всех. Даже многоопытный шкаф притих, а ведь раньше так увлекательно рассказывал о лесопилке и циркулярной пиле, что все повизгивали от испуга.

И теперь, когда кто-нибудь хоть о чём-нибудь пытался спорить с Музыкальным стулом, тот всегда ставил зазнайку на место:

— А вы знаете симфоническую сказку «Петя и волк» Прокофьева? — важно спрашивал он, и противник сразу бывал разгромлен наголову.

Но самый большой триумф наступил, когда привезли пианино. Бывает ведь, что хомут покупают по случаю раньше лошади. Так произошло и со стулом, который появился здесь раньше самого пианино. Оно было тоже подержанное, зато громкое! Оно играло само по себе, даже когда его ещё только несли.

— Его купили для меня, — тонко проскрипел Музыкальный стул. — А не то я могу разучиться играть. В последнее время я с трудом брал ре-мажор-си-бемоль.

В тот же день случилось и новое чудо. Музыкальный стул начал высокомерно вращаться. Становился всё выше. Затем опускался, снова поднимался. И мелодично поскрипывал.

— Да-да, вы уже, наверное, догадались, — небрежно заметил он. — Вы правы. Несколько лет назад я даже танцевал в Большом театре: балансе направо, антраша налево, верхний пируэт, нижний разворот — и всё такое!

— Какая одарённая личность! Мне прямо страшно! Ах! — звякнула люстра.

Каждое утро на пианино стала играть маленькая девочка, и Музыкальный стул потом уверял всех, что обучает её.

— Самому играть некогда. Я думаю. Размышляю. Фантазирую. Сочиняю!

Он пищал, скрипел и вращался.

Неожиданно у него появился соперник, новенький пузатый чайник с чёрной пуговкой на лысой макушке. Когда вода закипала, он пел пронзительным голосом о своей дружбе с аристократом кофейником. Его голос был такой звонкий и сильный, что было слышно даже на балконе.

Первое время Музыкальный стул пытался его перепищать, но потом сдался. Но он навёрстывал своё, когда чайник снимали с плиты.

— Пронзительная бездарность, — так нетерпимо отзывался он о нем. — Одним словом — чайник!

И опять скрипел и вращался.

— Талант! — почтительно говорили все.

А девочка с каждым днём играла лучше и лучше, и стул был сам не свой от похвал, которые ему расточали.

— Это что!.. — скромничал он. — Скоро мы будем разучивать «Танец маленьких лебедей».

Все были в восторге.

— Тёплое участие! Сильное, горячее стремление! Огненная страсть! — восклицал, распаляясь, утюг. — Искромётный дар!

А стулья и вовсе расхвастались:

— Ещё бы! Это же стул, а не что-нибудь! Наш родственник!

Лишь коридорный абажур, который вечно сгущал краски, загадочно заметил в полуоткрытую дверь:

— Выше головы не прыгнешь.

И словно накаркал.

Однажды Музыкальный стул, бешено вращаясь и со скрипом подпевая, изображал «Танец с саблями». И вдруг, взяв самое высокое «фа», сорвал себе резьбу! Мало того, он превзошёл сам себя — сиденье с винтом так и вылетело из подставки!

— Ну, что я говорил, — закачался абажур.

Старый стул увезли и привезли другой музыкальный стул, новый и красивый.

Все неприязненно косились на него.

— Ну вот, — ворчали гостиные стулья. — Разве это музыкальный стул? Вот раньше был стул. Сломали ему жизнь, замучали, довели.

— Судьба таланта, — вздыхала люстра.

— И играл, и пел, и танцевал, — сокрушался стол. Да так, что чуть было сам не сокрушился от огорчения. Даже ножки затрещали.

— А как замечательно играет наша маленькая хозяйка! Это он её научил! А теперь, видите, уже не новичок её учит, а она — его! — переживали все. — До чего тупой!

— Талантам нет места в этом мире, — шептались в каждом углу.

А новый стул молча делал своё дело. Он знал своё место.

Это было обыкновенное Окно, с небольшой форточкой. Жило оно на третьем этаже старого деревянного дома и смотрело на улицу. Оно было одиноко, и не с кем было ему перемолвиться, кроме как с глуповатыми воробьями.

Внизу жила улица. Говорила, шумела. А это так интересно! Окно стало любопытным. Что же ещё делать в подобном случае? Правда, оно не сплетничало в отличие от хозяйки квартиры, которая часто простаивала у форточки, наблюдая жизнь соседей напротив. Но прошло время, и Окно устало. Надоело смотреть на улицу. Захотелось покоя.

— Такая суета не по мне, — поскрипывая на ветру, жаловалось оно воробьям, — шум, гам, крик. К чему? Ах, как я завидую окнам, выходящим во двор! Тишина. Покой. И пчёлы жужжат над цветами…

Воробьи из приличия сочувствовали ему.

— Бедняга! Как тебе тяжело!

А сами они были другого мнения. Они любили улицу. Любили машины и трамваи, шумные базары, редкостных теперь лошадей и их тёплый навоз. Но они не возражали Окну. Воробьи уважали его. Может быть, за то, что оно говорило так умно. Кто знает? Ведь если столько лет непрерывно смотреть на улицу, поневоле станешь мудрым.

Как и все мудрецы, Окно любило поразмышлять. Иногда этому мешала хозяйка, протирая его влажной тряпкой, и тогда оно недовольно ворчало. А воробьи испуганно отлетали на ближайшее дерево.

Каждый день, летя на базар, они останавливались передохнуть на знакомом подоконнике и привычно выслушивали очередные откровения.

— Главное, вовремя уйти в тишину, в себя… Ну вот, пустили по нашей улице ещё один троллейбус. Я трясусь от страха при его гуле. А сколько пыли садится на моё блестящее тело! Говорят, здесь будут прокладывать газ. Ни минуты покоя!

Воробьи скучно кивали своими взъерошенными головками. Хотя они и насквозь его видели, но им было всё непонятно. И думали: не переменить ли им подоконник.

Дни бежали за днями. Люди, как всегда, проходили внизу на работу. Автобусы проносились по своим маршрутам.

Как-то внизу Окно увидело нескольких человек. Они стояли с развёрнутым чертежом, показывали пальцами на дом и громко смеялись.

«Может, надо мной смеются?» — заволновалось Окно.

Придирчиво оглядело себя — всё в порядке, даже ни одной нахальной мухи. Люди ушли, но оно чувствовало: что-то должно случиться.