Роберт Греч - Муц-Великан

— Через три дня! Я полечу прямо к Громовому-Слову. А потом к маме! А затем опять в Страну Чудес. Ах, только бы мне не натворить глупостей в эти три дня… Самое лучшее было бы — проспать эти три дня, потому что во сне я самый хороший мальчик — так всегда говорил мне отец.

Затем он вспомнил пророчество Всезная. Является ли сегодняшняя история тем большим преступлением, которое предсказывал старец?

Муц не совсем был в этом уверен.

Было бы гораздо лучше, если бы Муц, действительно, проспал все эти три дня. Но настоящему мальчику трудно усидеть дома даже один день, в особенности в такой сказочно-прекрасной стране, как Страна Чудес. Поэтому Муц на другое же утро снова был на ногах. Он посадил Буца на плечо и спустился с ним по широким ступенькам замка во двор, ограда которого заросла плющом. Отсюда он взглянул на темно-зеленую листву на равнине, в которой Пятидубье казалось только темным и пестрым цветником, вышел за высокие каменные ворота и степенно стал спускаться. Он старался вести себя так, чтобы его не могли ни в чем упрекнуть.

И как прилично провел Муц весь долгий день! Он благонравно гулял по Пятидубью, рассыпал птичкам хлебные крошки, играл с детьми и катал их на плечах. Там, где он видел двурогих, впряженных в тяжелые телеги, он помогал им тащить. Когда ему выносили угощенье на улицу (благодаря своему росту он не мог войти ни в один дом), он так учтиво благодарил хозяев, что доставил бы своей матери несказанную радость, если бы она могла его видеть.

Так прошел первый день.

И на второй день Муц доказал, что шмеркенштейновский мальчик может два дня под ряд провести без озорства и шалостей. Он помогал женщинам и девушкам полоть сорную траву и окапывать грядки. Вместе с Буцом он взбирался на деревья, и они помогали снимать яблоки и груши. Они ходили гулять до самого завода, скрывавшегося в каштановой роще на опушке леса. Муц заглядывал в широко раскрытые окна и видел огромные светлые мастерские, где гудели приводные ремни, пели машины и двигались поршни. Казалось, машины грохочут:

Ве-се-лей! Ве-се-лей!

Рабочие, стоявшие с засученными рукавами у машин, приветливо улыбались великану. Одни из них возились с кожей, другие с железом или деревом, и все при этом распевали песню, сливавшуюся в единую могучую мелодию с грохотом железных великанов.

В стороне от фабрик, в тени старых буков, простирались обширные склады, заваленные доверху фабричными изделиями. Жители Пятидубья временами не знали, куда им девать эти запасы, и часто сплавляли их на судах вниз по реке в другие селения. Ведь все, что производилось в Стране Чудес, принадлежало всему народу. Вот почему в стране совершенно не было воров. Все дома были открыты днем и ночью, и Муц в любое время мог поселиться в любом доме, если бы он был поменьше ростом. Он проводил все время на лугах, где можно было вдоволь кувыркаться в стогах свежего сена.

Так прошел второй день.

На утро третьего дня Муц поднялся с постели со словами:

— Сегодня третий день, Буц! Понимаешь, третий! Я никуда не пойду, чтобы уж наверняка не натворить чего-нибудь.

Но небо было такое голубое и солнечное, что Муц не выдержал и вышел на двор. Гуляя по двору, он вдруг выглянул через ограду. А выглянув, он увидел заманчивое зрелище.

На всех башнях, крышах и деревьях Пятидубья развевались бело-красные знамена и флаги. Музыка играла так весело, что Муц, забыв про все, посадил Буца на плечо и помчался с ним вниз. Как раз этот третий день был праздником, одним из важнейших в Стране Чудес, — День Освобождения! Жители Страны Чудес каждый год справляли его в память того дня, когда много лет тому назад блузы освободили страну от фраков.

С тех пор в этот день не работали, а уходили на луга, в леса, на берега рек, — все плясали, пели и рассказывали детям о подвигах, которыми так богата история Страны Чудес.

Поэтому и сегодня Пятидубье было празднично разукрашено гирляндами, венками, цветами, знаменами и бантами, а жители высыпали на луга.

Муц и Буц видели, как они летали, как, подобно жаворонкам, уносились ввысь и, подобно перепелам, падали на землю; как они делали спортивные упражнения, прыгали, пели, фехтовали и стреляли из лука по деревянным орлам, прикрепленным к высоким шестам. Недалеко от такого шеста играл оркестр из десяти музыкантов с флейтами и скрипками. Хороводы босоногих девушек, женщин и мужчин кружились по траве луга.

Это было так весело, что у Муца заходили руки и ноги. Но он сдержал себя, стал в сторонке и только поглядывал на них. Он знал себя хорошо, — знал, что будет, если он даст себе волю.

А, между тем, у самого леса, там где пруд улыбался синему небу и солнечный зной сушил луговые травы, шло развеселое купанье. Сотни обнаженных купальщиков грелись на солнце, уморительно прыгали в воде и ныряли до самого дна пруда. Одни плавали наперегонки, другие тихонько подбирались к пловцам, хватали их за ноги, увлекали на дно и, со смехом, выплывали с ними на поверхность.

При виде этой картины, Муц весь затрепетал и закричал от восторга. А когда Буц стал стягивать с себя рубашку, Муц не выдержал, сорвал с себя платье и сделал такой длинный прыжок в воду, что вызвал всеобщее восхищение.

В воде его все окружили и стали состязаться с ним в плавании.

На другом берегу, в зарослях камыша, топтались шесть длинноногих аистов. У одного из них были черные, как у ворона, крылья, которые облегали его фигуру, как хорошо сшитый фрак.

Когда Муц вынырнул около камыша, аист с черными крыльями поднял свой длинный красный клюв и издал продолжительный крик. Тогда в груди у Муца зашевелилась тихая грусть по дому: ему вспомнились пруды Шмеркенштейна.

Разве там аисты не стояли так же на одной ноге, похожие в своих черных фраках на глубокомысленных профессоров? Ну, конечно, шмеркенштейновские аисты выглядели точно так же, как тут, в Пятидубье…

«Кто знает, быть может, как-раз эти аисты прилетели из моей родины?» — подумал Муц.

Он охотно подплыл бы к ним поближе, но побоялся, чтобы с ним не случился какой-нибудь грех. Поэтому он повернул обратно и, посадив четверых малышей себе на спину, стал играть с ними в «спасание утопающих». Затем он вытащил всех четверых на берег, стал кружиться по солнечному лугу и вытворял с Буцом такие штуки, что все покатывались со смеху.

Но, как уже было сказано, когда шмеркенштейновский мальчик начинает резвиться, он не знает, где кончается шутка и где начинается озорство, — что вскоре и оправдалось на Муце. Кувыркаясь, он столкнул одного празднично-разодетого юношу в пруд и вытащил его оттуда в самом плачевном виде, — это еще вызвало смех. Но, когда он погнался за пестрым мотыльком и поймал его, все набросились на великана, стали его щипать, колоть и толкать, пока он не разжал кулака. А глаза Буца светились из-под шляпы предостерегающе, очень предостерегающе…