Лемони Сникет - Огромное окно

У меня есть приятельница по имени Джина-Сью, она социалистка, так вот у нее есть любимая поговорка: «Поздно запирать конюшню, когда лошади уже украдены». То есть попросту говоря, лучшие из планов порой рождаются, когда уже поздно. Так, к сожалению, произошло и с бодлеровскими сиротами и их намерением быть начеку. После нескольких долгих часов тревожного ожидания вдруг послышался страшный треск разбитого стекла, и они сразу поняли, что план их был далеко не лучшим.

– Что это за шум? – Вайолет вскочила с кровати.

– Как будто бы разбилось стекло, – обеспокоенно проговорил Клаус, направляясь к двери.

– Весту! – крикнула Солнышко, но брату и сестре некогда было разгадывать, что она имела в виду, – все трое уже бежали по коридору.

– Тетя Жозефина! Тетя Жозефина! – позвала Вайолет, но никто не откликнулся. Она вгляделась в одну, в другую сторону коридора – все было тихо. – Тетя Жозефина! – позвала Вайолет еще раз.

Она первой вбежала в столовую, остальные за ней, но и там они не увидели своей опекунши. На столе по-прежнему горели свечи, бросая колеблющийся свет на визитную карточку и тарелки с холодной лимонной похлебкой.

– Тетя Жозефина! – еще раз крикнула Вайолет, и дети кинулись назад, в коридор, к двери в библиотеку. На бегу Вайолет поневоле вспомнила, как они выкликали имя Дяди Монти ранним утром, перед тем как обнаружили случившуюся трагедию.

– Тетя Жозефина, – звала она, – Тетя Жозефина! – Вайолет вспомнила, как не раз звала родителей, просыпаясь по ночам от сна, который снился ей так часто: тот страшный пожар, который унес жизни родителей. – Тетя Жозефина! – окликнула она свою опекуншу, подходя к библиотечной двери. Вайолет вдруг испугалась, что тетя Жозефина, возможно, уже не в состоянии слышать ее крики.

– Смотрите! – Клаус показал на дверь. К двери кнопкой был приколот сложенный пополам листок бумаги. Клаус отцепил его и развернул.

– Что там такое? – спросила Вайолет, а Солнышко вытянула шейку, чтобы лучше видеть.

– Записка, – ответил Клаус и прочел ее вслух: – «Вайолет, Клаус и Солнышко, когда вы будете читать эту записку, моя жизнь уже придет к ее концу. Моя душа оледенела, как оледенел Айг, жизнь стала нивыносимой, и я безроботно плинимаю сваю учясть. Вам, детям, не понять, чтоп отчаенная судьба сделала вдовицу такой нещасной, что превела ее к такой крайности. Но только знайте: мне так лучше. Вырражая мою последнюю волю и решение, оставляю вас троих на папечение Капитана Шэма, доброго и благородного человека. Пожалуйста, думайте обо мне хорошо несмотря на мой ужасный поступок.

Ваша Тетя Жозефина».

– Ох нет, – выдохнул Клаус, кончив читать записку. Он вертел ее и так и этак, как будто думал, что прочитал неправильно, как будто в ней говорилось что-то совсем другое. – Ох нет, – повторил он уже совсем еле слышно, словно не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух.

Не сказав ни слова, Вайолет открыла дверь в библиотеку. Бодлеры сделали шаг внутрь – и их пронизала дрожь. В комнате стоял ледяной холод, и они с одного взгляда поняли почему. Огромное окно было разбито вдребезги. Если не считать нескольких осколков, застрявших в оконной раме, громадное стекло исчезло, и вместо него зияла пустая дыра, за которой притаилась тихая чернота.

Холодный ночной воздух врывался в дыру, но, невзирая на холод, они осторожно приблизились к пустоте, зияющей на месте окна, и заглянули вниз. Там было так черно, что казалось, будто за окном нет абсолютно ничего. Вайолет, Клаус и Солнышко постояли немного и вспомнили страх, который испытали несколько дней назад на этом самом месте. Теперь они знали, что тот страх был рациональным. И пока они стояли так, прижавшись друг к другу, и всматривались в темноту, к ним пришла догадка, что они опоздали со своим планом быть начеку: они заперли конюшню, когда бедной Тети Жозефины там уже не было.

«Вайолет, Клаус и Солнышко, когда вы будете читать эту записку, моя жизнь уже придет к ее концу. Моя душа оледенела, как оледенел Айг, жизнь стала нивыносимой, и я безроботно плинимаю сваю учясть. Вам, детям, не понять, чтоп отчаенная судьба сделала вдовицу такой нещасной, что превела ее к такой крайности. Но только знайте: мне так лучше. Вырражая мою последнюю волю и решение, оставляю вас троих на папечение Капитана Шэма, доброго и благородного человека. Пожалуйста, думайте обо мне хорошо несмотря на мой ужасный поступок.

Ваша Тетя Жозефина».

– Прекрати! – закричала Вайолет. – Перестань перечитывать записку вслух, Клаус! Мы уже знаем, что в ней написано.

– Я просто не могу поверить. – Клаус повертел бумагу и так и этак уже в который раз. Бодлеровские сироты с унылым видом сидели за обеденным столом, на котором все еще стояла холодная лимонная похлебка, а в душе у них нарастал ужас. Вайолет уже позвонила мистеру По и рассказала, что случилось, и, изнывавшие от тревоги, не в силах заснуть, Бодлеры всю ночь напролет ждали, когда мистер По появится с первым же паромом. Свечи почти догорели, и Клаус читал записку Тети Жозефины, пригнувшись к самому пламени.

– Что-то тут есть занятное, только никак не пойму, в чем дело.

– Как ты можешь такое говорить? – возмутилась Вайолет. – Тетя Жозефина выбросилась из окна. В этом нет ничего занятного.

– «Занятное» не в смысле «забавное», а в смысле «странное». Послушай, в первой фразе она говорит: «моя жизнь уже придет к ее концу».

– И пришла. – Вайолет поежилась.

– Я не о том, – нетерпеливо сказал Клаус. – Она пишет «к ее концу». Но так не говорят. Правильно будет сказать «к своему концу». – Он схватил визитную карточку Капитана Шэма со стола. – Помните, что она сказала, когда увидела карточку? «Каждой лодке ее парус». Она сказала, что это серьезная грамматическая ошибка.

– Кто думает о грамматических ошибках, – прервала его Вайолет, – когда выпрыгивает из окна?

– А вот Тетя Жозефина думала бы, – возразил Клаус. – Грамматика – для нее было главное. Помните, она говорила, что грамматика – величайшая радость жизни?

– Но этого оказалось недостаточно, – с грустью проговорила Вайолет.

Как бы она ни любила грамматику, все равно в записке говорится, что жизнь для нее стала невыносимой.

– Но тут как раз опять ошибка, – настаивал Клаус. – Тут написано не «невыносима», а «нивыносима» – «и» вместо «е».

– Ты сам невыносимый через «е», – вспылила Вайолет.

– А ты глупая через «г»! – огрызнулся Клаус.

– Агет! – прикрикнула на них Солнышко, что означало нечто вроде: «Сейчас же перестаньте ссориться!»

Вайолет с Клаусом взглянули на младшую сестру, а потом друг на друга. Зачастую случается, что если чувствуешь себя несчастным, хочется и другого сделать несчастным. Правда, обычно это не помогает.