Борис Камов - Сумка Гайдара

Но ужин вечером 25 октября выходил безрадостным. В райуправе до выдачи пакетов состоялось совещание. В присутствии офицера из полевой жандармерии райстароста доложил о большой победе — разгроме Гельмязевского партизанского отряда. Назвал число убитых партизан и перечислил немалые трофеи. А когда немец уехал, Костенко призвал к себе в кабинет леплявских полицаев — Глазастого и Ласкового — и в упор спросил:

— Вы где прячете партизан?

— Нигде! — оторопело ответили оба.

— Брешете! Это я только при германе нарочно сказал, что весь отряд разбит. Горелов со своими хлопцами прячется под Леплявой... А они меня хотели повесить!..

Это была правда. Когда Костенко стал «хозяином района», он велел передать «тем дурням в лесу», чтобы они не прятались, не устраивали засад на дорогах — «все равно бесполезно», а пришли бы в Гельмязево, сдали оружие и принимались бы за дело, кто где раньше работал.

Совет предателя был сообщен в отряд. Горелов приказал схватить и доставить Корнея Костенко в лес. Десять бойцов под командой Гайдара выехали из лагеря на грузовике. На окраине Гельмязева машину спрятали в кустарнике и дальше двинулись пешком.

К дому изменника подобрались незаметно. В окнах не горело ни огонька. Аркадий Петрович расставил людей возле окон — если бы райстароста вздумал бежать через окно, — а сам вместе с младшим лейтенантом Тонковидом и еще двумя партизанами, взяв наизготовку ручной пулемет, поднялся на крыльцо.

— Стучите, — велел Гайдар.

Тонковид вежливо постучал. В доме молчали.

— Вроде никого нет...

— А ну покрепче! — посоветовал Аркадий Петрович.

Тонковид ударил прикладом.

— Кто такие? Что надо? — раздался встревоженный женский голос.

— Открывайте! Полиция! — громко сказал Гайдар.

Загремели засовы, и дверь отворилась. Аркадий Петрович осветил карманным фонарем сени с молочными бидонами. Осмотрел все углы хаты, заглянул на полати. Тонковид его сопровождал.

— Это квартира Костенко? — спросил Гайдар. — Корнея Яковлевича?

— Да.

— А где он сам?

— Уехал в Золотоношу. Мы закололи кабанчика, так он повез свеженького мяса тамошнему начальству.

— Понятно, — кивнул Гайдар, с интересом разглядывая стены, увешанные такими же фотографиями, как в любой другой хате. — Кто мы такие, знаете?

— Знаю, — ответила женщина.

— Так вот напомните вашему мужу, чтобы он не забывал, где живет и по чьей земле пока еще ходит. Скажите, что мы были и наведаемся еще...

...Жена все передала. Костенко теперь знал, чем кончится для него следующая встреча с «хлопцами Горелова». И потому, беседуя с леплявскими полицаями, он им пригрозил:

— Не разыщете партизан — отправлю в Германию строить подземный завод!..

Сидя за ужином босиком, в одних подштанниках (парадную одежду он сложил на сундук), Глазастый думал о том, что его погубила жадность.

В колхозе он числился ударником. Зарабатывал хорошо. Но ему все казалось мало. И он тихонько подворовывал.

Когда гитлеровцы подошли к району, Глазастому предложили эвакуироваться вместе с семьей. А он схитрил. Поверив немецким прельстительным листовкам, подумал: «Небольшое хозяйство у меня есть. Немец добавит землицы...»

И когда солдаты в серых френчах с закатанными рукавами, с ног до головы обвешанные разной амуницией, заняли район, Глазастый поспешил записаться на службу.

Но раздавать плодородную украинскую землю захватчики не собирались. Глазастый понял: его надули. Старался быть тише воды и не раздражать односельчан.

И вот угроза Костенко.

С улицы донеслись чьи-то громкие шаги. Шли не таясь несколько человек в тяжелых солдатских сапогах.

«Немцы? За мной?» — подумал Глазастый и выронил хлебный острый нож, которым собирался отрезать кусок ливерной колбасы.

Чувствуя, что от ужаса он слабеет, Глазастый последним отчаянным усилием задул керосиновую лампу и отогнул край ватного одеяла, прибитого к раме для светомаскировки и как амортизатор — на случай, если кто швырнет в окошко гранату.

На улице еще было не очень темно. Сквозь редкие облака просвечивали звезды. И Глазастый разглядел пятерых. Не в стальных германских шлемах, а в теплых ушанках и русских шинелях.

«Наши! — с облегчением подумал Глазастый. — Наши... — И тут же осекся: — Якие ж це наши? Це ж партизаны!»

Вогнав босые ноги в галоши, он, в чем был, выскочил на улицу. Пятеро уже миновали его дом. Держась ближе к заборам, Глазастый последовал за ними. Галоши скрадывали шаги, но белье на фоне темных заборов делало его приметным. Обернись кто из пятерых — они бы сразу поняли: за ними шпионят.

Но никто не обернулся. И Глазастый жадно, беспрепятственно подмечал: автоматов и винтовок нет. Одни пистолеты. У каждого на плече по пустому солдатскому мешку... И у одного позвякивает пустое ведро. Идут, видать, из Прохоровского леса, потому как дорога из Прохоровки, если не обходить болото, здесь одна...

Полицай вернулся в избу. Жена обомлев от страха, сидела на том же месте за столом. Ничего ей не сказав, Глазастый, скинув галоши и поджав немытые ноги, уселся на кровать.

В селе ходили слухи, что партизаны после боя двинулись на Черниговщину. И Глазастый на это рассчитывал. И вот эти пятеро.

Мысли в голове расстроенного полицая проворачивались туго.

— Мешки и пустое ведро... — повторял он. — Но ежели им нужна вода — колодец возле насыпи... Но с другой стороны, воду в мешках не понесешь. Мешки небось тоже для пайка. Для еды то есть. Наберут еды и вернутся. Где наберут? Не знаю. А куда вернутся? В Прохоровский лес. Поблизости больше им деваться некуда. Там теперь, видать, у них табор.

От необходимости действовать Глазастого затрясло. Он соскочил на глиняный пол, хлебнул шнапса, закусил по новой среди полицаев моде горьковатым шоколадом. В животе потеплело, но тряска не проходила.

«Донести? — продолжал он торговаться сам с собой. — Положим, этих пятерых мы поймаем. А потом те, что в Прохоровском лесу, придут и меня повесят?»

— А почему, собственно, они должны меня повесить? — хмелея от шнапса и дерзости, произнес он. — Если немцы все аккуратно сделают, то и вешать меня будет некому. Некому!

Его опять от страха слегка передернуло, но опасность уже не казалась такой грозной: водку не зря включали в паек.

Готовясь донести на партизан, Глазастый не знал, что водка, жадность и страх — самые дрянные советчики, как не подозревал и того, что этот, по его представлениям, отважный шаг обернется четвертьвековой каторгой для него самого (где он и закончит свои дни), позором и нуждой для дома, откуда сбегут даже его родные дети, вечным унижением и одиночеством для его жены, которой уже некуда будет бежать. А люди станут обходить его избу, как жилище чумного.