Борис Камов - Сумка Гайдара

Бойцы слушали не шелохнувшись. На печи, тихо мурлыча колыбельную, не пропускала ни единого слова встревоженная Феня.

— Спор наш с товарищем Гореловым вы слышали. Мы расходимся во мнениях о методах борьбы. Спор этот не теоретический. Он касается каждого из нас. А посоветоваться не с кем. Как же быть?

Гайдар замолчал, глядя в напряженные, обострившиеся лица. Под глазами командира темнели глубокие тени. И Аркадий Петрович впервые заметил, что за сегодняшний день у Горелова побелели виски.

— В гражданскую в таких случаях мы решали голосованием. Одна голова хорошо, а два десятка лучше. Предлагаю голосовать и теперь. Как думаете?

— Годится. Правильно. Дело знакомое, — ответили бойцы.

— Федор Дмитриевич, твое мнение?

— По-моему, тут пахнет партизанщиной, — засомневался Горелов.

— Так ведь мы и есть партизаны, — улыбнулся Гайдар.

— Что ж, если большинство считает...

— Товарищи, кто за то, чтобы разделиться на группы? — спросил Аркадий Петрович. — Один человек... А за то, чтобы сохранить отряд и перебраться в новые места? — И первым поднял руку.

Его примеру последовали все, кроме Горелова. Помедлив, смущенно улыбнувшись, Федор Дмитриевич поднял тоже. Партизаны повскакали с мест, начали обниматься, подбросили к потолку Гайдара, потом Федора Дмитриевича. И снова Гайдара, пока Аркадий Петрович не запросил пощады.

Командиром остался Горелов. В тот вечер такое решение было единственно правильным. До создания новой базы в Черниговских лесах предстояло решить много хозяйственных проблем: одежда, инструменты, боеприпасы, продукты. И тут Федор Дмитриевич был незаменим.

Но каждый понимал, что в отряде, который будет создан по армейскому образцу, Горелов быть командиром уже не сможет. Он, видимо, станет ведать снабжением.

Но бойцам в тот вечер стало очевидным и другое — что Гайдар, в прошлом командир полка, имеющий опыт четырех лет, как он однажды выразился «полупартизанской войны» (до августа 1922 года Аркадий Петрович гонялся по Хакасии за бандами Соловьева), Гайдар, который на протяжении одного только дня дважды помог спасти отряд — утром в бою и вечером в споре с Гореловым, — в скромной должности летописца отряда и командира диверсионной группы уже не останется...

Не зажигая свечного огарка, положив руку на тяжелый телефонный аппарат, Глазастый неподвижно сидел в тесном кабинете начальника станции.

В детстве Глазастый мало и лениво учился. Почти не читал книг. В кино смеялся, хмыкал, свистел и топал ногами в тех местах фильма, где другие волновались или плакали. А сейчас, потея от непривычных интеллектуальных усилий, Глазастый бился над философскими проблемами. Он чувствовал, что в эти уходящие мгновения решается его судьба.

До сих пор Глазастый мог заявить партизанам и соседям:

— Люди добрые, я никому из вас не сделал ничего плохого, я записался в полицию только ради пайка.

Но поднять трубку — значило начать, то есть навсегда порвать со своим прошлым и еще тлевшей в нем надеждой, когда возвратятся наши, снова стать колхозником и механизатором.

В жизни каждого случается минута, когда нужно обдумать и решить что-то самое важное. Но Глазастый не умел думать и решать. Он привык только жулить и хитрить. И когда пришла его м и н у т а, он мог только близоруко прикинуть, что ему в эту минуту выгодней.

И Глазастый снял трубку, крутанул ручку — он сделал свой выбор.

Динамка телефонного аппарата взвыла, как сирена. Лицо доносчика покрылось потом.

— Станция слушает!

— Райуправу мне, — произнес Глазастый шепотом.

— Даю райуправу, — ответил женский голос. Глазастый еще не знал, что это голос судьбы.

Стрелки часов на его руке показывали без четверти десять.

Ровно семнадцать лет назад, в ноябре 1924 года, Аркадий Петрович уволился из Красной Армии. Врачи не оставили ему ни малейшей надежды вернуться к военной службе. А Гайдар им не поверил.

Он ел простую, здоровую пищу. Летом и в морозы обливался холодной водой. Делал гимнастику по особой системе для командиров Красной Армии, любил походы, где носил самые тяжелые рюкзаки. Силушки его однажды хватило на то, чтобы закрыть ладонью толстую трубу, у которой выбило кран.

И в мирное время Аркадий Петрович продолжал носить гимнастерку, шинель, сапоги; любил солдатские песни, изучал новейшие книги по военному искусству, разведывательному делу, знакомился, насколько позволяли обстоятельства, с новинками военной техники и твердо знал, что час его придет...

5 июля 1941 года, в Москве, Аркадий Петрович зашел проститься к своему другу, писателю Рувиму Исаевичу Фраерману, который уезжал на фронт.

— Ты в ополчении будешь кем? — спросил Гайдар.

— Рядовым, больше никем, — пожал плечами Рувим Исаевич.

— А мне мало рядовым, — признался Гайдар. — Я могу быть командиром.

На передовой Аркадий Петрович старательно учился. Он освоил новое для него оружие — пулемет и автомат системы Дегтярева, немецкий шмайссер, пистолет ТТ; ходил с разведчиками за «языком», подымался в атаку.

Его не страшил голод. Он мог не спать по нескольку суток. Голова его в любой ситуации оставалась ясной. Никто ни разу не видел его растерянным. В самые опасные мгновения он знал, что делать, находил душевные силы подбодрить товарищей и не боялся взять ответственность за судьбы других.

На передовой под Киевом Гайдар вскоре убедился, что никто не доверит ему, корреспонденту, ни роту, ни взвод. И все же он надеялся и верил, что на войне у каждого может быть свой Тулон. [3] В 1793 году, во время Великой французской революции, мятежники, сторонники короля, захватили неприступную крепость Тулон. Все попытки революционной армии овладеть ею закончились неудачей. Тогда никому не известный капитан Бонапарт предложил командованию свой план штурма, который был одобрен. И Тулон пал. С той поры «Тулон» в переносном смысле означает неожиданный успех дотоле безвестного командира.

И не ошибся. Близился его новый командирский час. Много раз спрашивая себя: «Готов ли я возвратиться к давней своей профессии?» — он, опять все взвесив, отвечал себе: «Да».

Шагая в полутьме по промерзшей дороге впереди своих товарищей, придерживая в карманах «лимонки», чтобы они громко не стукались, Гайдар пытался представить, как сложится теперь его военная судьба. Ответить было трудно.

После предательства Погорелова и боя у лесопилки, когда пришлось осесть в реденьком и ненадежном Прохоровском лесу, Гайдар готовил себя к мысли, что из этой мышеловки ему в живых, похоже, не выбраться. И потому думать нужно не о себе. Это не было малодушием. Наоборот. Еще на гражданской Аркадий Петрович понял: на войне лучше однажды пережить и переступить через страх своей смерти, чем умирать от страха каждый день.