Борис Камов - Сумка Гайдара

И он оказался прав: П. донес, когда отряда не стало...

А помогали мы так. Пока стояли теплые дни, еду носили военным в лес. А с наступлением холодов оборудовали сарайчик. Навалили побольше сена. Отнесли туда брезент, попоны.

— И соседи знали, где этот сарайчик?

— А как же?.. Помогать мы могли только на глазах.

Анна Антоновна замолчала. В комнате зазвенела тишина. Я знал немало людей, которые в годы войны рисковали. Они подвергались опасности, но все же надеялись: вдруг обойдется. А здесь был тот ошеломляющий случай, когда семью за подвиг ждала неминуемая кара, но это никого не остановило...

— Гайдар пришел с отрядом Орлова, — продолжала Анна Антоновна. — Но вы бы поглядели на этот отряд: голодные, заросшие. Они были в таком виде, что муж — это случилось впервые — не решился вести их к нам в дом и пришел со мной посоветоваться. Я тут же поставила в печку два ведерных чугуна с картошкой. Даже раскулаченным нашим соседям велела, чтобы варили тоже. Ведь целый отряд под лавку не спрячешь. И сказала мужу: «Ничего. Веди».

Он привел. Я дала им умыться. Они скромно вошли в комнату. Сели. Я нарезала хлеб. Поставила перед ними чугун с картошкой. Они вмиг ее расхватали и начали есть вместе с кожурой. Я не выдержала. Заревела. А потом узнала, что они дня три совсем ничего не ели.

— Фамилий не помните?

— Помню только несколько человек. Сам Орлов. Майор Алферов. Полковник НКВД Александров. Начальник Житомирской милиции Долгов. Он единственный среди них носил очки. Был с ними и Гайдар.

Выглядел Аркадий Петрович хуже всех: лицо полное, нездоровое, с желтизной. Под глазами будто проведено сажей. Здороваясь, так закашлялся, что чуть не задохнулся. Но что мне понравилось: спросил, где помыть руки. Ел, очищая каждую картошину и ножичком сверху посыпая солью.

Но знаете, что интересно?.. Он ведь не сразу нам открылся, что он Гайдар. И вот, когда они уже сидели за столом, прибегает ко мне на кухню младшенький, Володя.

«Мама, говорит, среди командиров есть один солдат. Он пьет чай с малиной. Он больной. Сильно кашляет. Но ты знаешь, мама, он не простой солдат».

От мужа я слышала, что живет их отряд в шалашах. И спят они на голой земле. Нарубят лапника, чтобы помягче было лежать, завернутся в шинель, прижмутся друг к другу — вот и весь комфорт. А уже октябрь. По ночам заморозки.

И я сказала Орлову:

«Товарищ этот, который кашляет, серьезно болен. Его нужно оставить у нас».

Орлов согласился. И я принялась лечить больного.

Приготовила по народному рецепту питье: зверобой, девясил, липовый цвет, тысячелистник, что-то еще. Постелила ему прямо на теплой печке. И он, видно было по лицу, обрадовался, что у нас остался.

«Впервые за три недели, — сказал он, — буду ночевать под крышей. Спасибо вам, хозяюшка, а то какой я, с таким кашлем, солдат?»

Прожил Аркадий Петрович у нас два дня. Ему стало легче дышать. Он начал лучше выглядеть. Но жить у нас дольше счел неудобным.

Когда надел свою шинель и пилотку, подошел ко мне, потряс руку.

«Никогда, — сказал, — не забуду вашей доброты. Я поражен результатами лечения. Если останусь жив, обязательно про народные ваши методы напишу. Но главное, приглашаю всю вашу семью после войны к себе в гости. Дорогу в оба конца я оплачиваю. А если потеряете мой адрес, то всегда найдете меня в Москве через Союз писателей».

А назавтра приходит такой боец Миша. Волосы рыжие, по профессии шорник. И приносит половину ведерка молока. «Это, говорит, Аркадий Петрович прислал. Чтоб при мне выпили, чтоб я видел, как вы пьете».

Впервые за нашу беседу Анна Антоновна засмеялась. Смеялась она редко. И смех получился неожиданный и немного тяжеловатый.

— «Пейте при мне, чтоб я мог сказать Гайдару, что вы пили», — повторила она, продолжая смеяться.

* * *

Больше в этот день нам поговорить не удалось. Сперва вернулись из школы внучки. Потом пришли с работы Леля с мужем. Леля стала похожа на маму. Только черты лица ее были мягче. За ужином Леля рассказала смешной случай.

Братьев дома не было. Должны были прийти военные. Ее послали на пост. А Леле сделалось скучно, стала она играть припасенной куклой и не заметила, как появился Аркадий Петрович. Леля застыдилась, спрятала куклу за спину. А Гайдар не стал подшучивать, только наклонился и объяснил: «Часовым на посту играть в куклы не положено».

В комнате Швайко я провел целый день. Все это время я не забывал о рукописях Аркадия Петровича, пробуя даже угадать, где теперь, после переезда во Львов, Анна Антоновна хранит бумаги из тайника своего мужа: в серванте? В ящиках платяного шкафа? Или вон в той картонной коробке — кажется, из-под пылесоса — на буфете?

Но первым начать разговор о тетрадях Гайдара я считал неудобным, даже невежливым. Я видел, что Анне Антоновне хочется поведать о многом, что выпало семье. И ждал, когда она заговорит о бумагах сама.

— К вам каждый день приходили окруженцы, — продолжал я разговор. — Вы их кормили и еще давали с собой. Где же вы брали столько продуктов?

— Мы имели большой участок. Кроме того, ходили в Лепляву на заработки. Поможем выкопать картошку — нам дают за это два-три мешка. Но когда появился отряд Орлова, мы поняли, что нам его не прокормить.

В тот вечер, когда мы впервые угостили полковника и его товарищей ужином, а потом проводили до шалашей, чтобы они не заблудились по дороге, муж — наверное, была уже полночь — созвал большой семейный совет.

Гайдар заснул на печке. Мы тоже все устали. У детей слипались глаза. Но Михаил Иванович не позволил уйти спать даже маленькой Леле.

«Очень видные люди, — сказал муж, — попали в беду. Долг нашей семьи помочь им остаться в живых, чтобы они смогли возвратиться к своим делам и своим семьям».

И распределил между нами обязанности. Каждый теперь точно знал, что он должен делать.

У мужа в Озерищах был знакомый председатель колхоза. Немцы потом его расстреляли. Михаил Иванович отправился к нему рано утром. И председатель дал из утаенных от оккупантов запасов трех кабанчиков, несколько центнеров муки. Еще чего-то. Я варила мясо, пекла хлеб, а муж с мальчиками отвозили еду на тележке в шалаши...

— А помните ли вы у Аркадия Петровича сумку? — не выдержал я.

— Кто же ее не помнит? — усмехнулась Анна Антоновна. — Он без нее и не ходил. Сумка была кожаная, как солдаты носили. И тугая, как футбольный мяч.

— Кожаная?

— А какая же еще?

Я не стал ничего уточнять. Теперь уже не имело значения, какая сумка запомнилась вдове лесника — брезентовая или сшитая из кожи. Важно было только одно: оставил Гайдар свои бумаги Михаилу Ивановичу или, быть может, самой Анне Антоновне. И если оставил, то где рукописи теперь: в этой комнате? В коридоре в кладовке? В подполе дома на кордоне № 54, куда нужно будет срочно ехать?