Борис Камов - Партизанской тропой Гайдара

Ему кажется, что убийца жив и его можно найти.

В ту ночь я узнал много важного и обрел в своей работе верного товарища и еще одного страстного помощника.

И события, которые все это время не давали мне покоя, прояснились почти до конца...

Пулеметчик... уже остался один и, выпустив последнюю ленту, поднимает валяющийся карабин и стреляет в упор, разбивая короб «максима», с криком: «Давитесь теперь, сволочи!»

Аркадий Гайдар, «В дни поражений и побед»

(По воспоминаниям Т. Ф. Бутенко, Д. С. Ваченко, И. К. Васелаки, М. М. Денисенко (Ильяшенко), И. С. Тютюнника, В. И. Скрыпника.)

Заморозки осенью 1941-го начались небывало рано. Раскисшие было от дождей лесные дороги стали твердыми, как городской асфальт. И пока их не присыпало листвой, земля гулко отвечала на каждый шаг.

Партизаны оделись во все теплое: кто принес из дому, кто получил в отряде.

Аркадию Петровичу тоже выдали ушанку с рыжим верхом и полушубок. Ушанку, хоть она и была ему мала (других размеров не нашлось), он взял и лихо носил словно кубанку, на самом затылке. От полушубка же отказался, заявив, что, во-первых, ему не холодно, а во-вторых, для всех полушубков все равно не хватит...

И Гайдар остался в короткой своей шинели, которую где-то случайно подобрал, да так и не успел сменить: то ли потому, что недосуг, то ли потому, что жалко расставаться.

Служила эта шинель ему верой и правдой. Была она в нескольких местах, впрочем, как и выброшенная теперь пилотка, пробита пулями и осколками. И даже ночью он с ней не расставался, а клал поверх одеяла: печурка в землянке, едва перестанешь ее топить, быстро остывала. И если потеплей не укрыться, то вечером трудно уснуть, а утром еще труднее встать, особенно когда между деревьями надолго повисает снежно-белый туман.

И в это раннее утро 22 (или 23) октября в лагере не спали только часовые: Тарас Бутенко, Михаил Кравченко, еще трое бойцов (их вот-вот должны были сменить) и Гайдар, который уже сидел на пеньке и работал.

Внезапно со стороны лесопильного завода раздались два гулких винтовочных выстрела. Они последовали один за другим с такой поспешностью, словно стреляли не по цели, а только чтоб о чем-то предупредить.

Часовые замерли, прислушиваясь, что последует в ответ. Но лес молчал. Кравченко закрыл даже глаза, надеясь, что так он лучше услышит шум или крик... Но нет, все тихо. То есть не тихо: шумит ветер, шуршит иссохшая листва, скрипят ветки. Прямо над лагерем неровной стрелой спешат, курлыкая, запоздавшие журавли. И больше ничего.

И вдруг он услышал: сквозь привычный шум ветра прорвался далекий, но ровный и сильный гул. Прорвался и пропал, словно его отнесло, потом возник снова, уже сильней.

Это был гул автомобильных моторов.

Отрядные грузовики стояли на обычном своем месте. Предположить, что это другой партизанский отряд или воинская наша часть, которая действует в глубоком немецком тылу?..

И тогда Кравченко вспомнил...

Жил недалеко отсюда, на Ганенковском хуторе, сторож-старик. Был он по национальности латыш и дружил с румыном Васелакой.

К дедушке часто наведывались полицаи, которые всё его распытывали, не приходят ли сюда, в избушку, партизаны и не знает ли он, где их табор.

Дедушка отвечал, что не знает, но если узнает, тут же сообщит в комендатуру или старосте.

Как раз вчера два полицая снова пришли к сторожу и сказали по секрету, что в Комаровку приехали немцы шукать партизан, и потому не слышал ли дед чего нового.

Старик, по секрету же, признался: приходил к нему один подозрительный человек. Попросил даже напиться, но партизан он или нет, сказать трудно. Так-то оружия на нем не видно, а что в кармане — поди узнай.

Полицаи озабоченно спросили, во что он был одет и куда примерно направился. А как только они ушли, старик взял свою палку и заспешил в лагерь. Там он рассказал все Васелаке. Васелака доложил командиру. И вот этот гул...

— Тревога!..

Партизаны выбегают из землянок с винтовками, автоматами, рассовывая по карманам запасные обоймы, гранаты, горсти патронов.

На случай внезапного нападения существовал план обороны лагеря, и теперь каждый спешил занять свое место в окопе или глубокой воронке.

У штабной землянки трое: Горелов, комиссар Ильяшенко и Дороган. Они о чем-то вполголоса переговариваются, а затем Ильяшенко и Дороган, минуя окопы, направляются в глубь леса, в разведку.

Их догоняет встревоженная, запыхавшаяся Маша.

— Пап, ты куда? — спрашивает она отца.

— Мы, Марина, дойдем до лесопилки и вернемся. Если задержусь, помни: что бы ни случилось, будь в Гельмязеве для связи... Поняла?..

Маша кивает. Отец проводит рукой по ее волосам — девочка не успела накинуть на голову платок — и бежит догонять Дорогана.

Партизаны готовятся к бою. На правом фланге, возле болота, в небольшом, накануне вырытом окопчике расположились Тютюнник и Шаповал. В нескольких метрах от них, в глубокой воронке, разместился Денис Ваченко. Рядом — с ручным пулеметом, взятым у Гайдара, — Михаил Кравченко. И на самом отдаленном участке, на левом фланге, Аркадий Петрович.

Он сидит в глубоком окопе, тоже с ручным пулеметом, но немецким, который показался ему для предстоящего боя удобней, потому что полагался к нему не диск на сорок семь патронов, а ленты. И менять эти ленты быстрее и проще.

Оружием трофейным Гайдар давно интересовался, полагая, что в партизанской войне уметь им пользоваться необходимо, и провел даже по этому случаю в отряде два или три занятия с бойцами.

Рядом с ним, заранее открыв коробки, примостился Михаил Тонковид. Он вызвался быть вторым номером.

Шестьдесят человек насчитывается в отряде. Четверо женщин готовят бинты, йод, самодельные носилки. Двое ушли в разведку, и теперь весь лагерь ждет их возвращения.

Многие нервно курят в рукав, хотя уже светло. Со стороны такая предосторожность выглядела бы смешной, но со стороны глядеть некому.

Неожиданно близко, не далее чем в полукилометре, бьет немецкий автомат. И сразу на разные голоса, вторя ему, заливаются другие. В коротких паузах слышен приглушенный — чи-чи, чи-чи, чи-чи! — треск нашего «ППШ». И вдруг все смолкает.

Бойцы переглядываются и еще пристальнее всматриваются и вслушиваются в лес. Впереди раздается хруст ломаемых ветвей и тяжелый гулкий топот.

— Не стрелять! — шелестит по цепи приказ Горелова. — Это могут быть разведчики.

Из сосен выскакивает Дороган: потные волосы выбились из-под шапки, полушубок расстегнут, в руках автомат.

— Немцы... Много... Шесть машин... Человек триста... Направляются сюда... — говорит он, ни к кому, собственно, не обращаясь.