Борис Камов - Партизанской тропой Гайдара

И впервые за те три часа, что продолжался бой, сделалось мне тоскливо. А немцы, строча на ходу, двинулись на бугор.

Я повернулся к Гайдару. Он смотрел на бегущих солдат. Глаза его были широко открыты. Он устало дышал.

Потом отодвинул пулемет: «Займись!..» Быстро поставил ногу на край окопа. Поднялся на бугре во весь рост. Закричал: «Ура!» — и стал бросать гранаты-лимонки, которыми всегда были полны его карманы.

Я, например, не представляю, когда он успел так натренироваться в бросании гранат. Думаете, еще в гражданскую?.. Может, вы и правы... Только кидал он их так метко и настолько велика была их дальность, что я диву давался.

— Давай твои! — наклонился он ко мне.

У меня на поясе тоже было шесть лимонок. Я все их отцепил вместе с поясом. И он снова закричал «ура», и снова стал их бросать то влево, то вправо, то прямо перед собой.

Вы бы поглядели на него в ту минуту. Вы бы никогда потом не забыли. В короткой шинели с распахнутой грудью, в сбившемся на затылок рыжем треухе, с широко открытым ртом, из которого неслось с ужасающей силой «ура», с гранатами в каждой руке, он был просто страшен, — страшен верой в свою неуязвимость и в личную свою над ними, вот этими бегущими автоматчиками, победу.

И хотя их было много, а он стоял на бугре один (я-то возился с пулеметом), и хотя одной только очереди вполне хватило, чтобы его убить, — ни у кого из немцев не достало смелости остановиться, прицелиться и пустить в него очередь.

Ни у кого... И я их понимаю.

Случается, наступает батальон на батальон. Рота на роту. Наконец, рота — на взвод, на двадцать человек, и такое на войне случается тоже.

Но когда к холму бежит полторы сотни солдат, а навстречу, в полный рост, подымается один-единственный человек и атакующие видят, что он их не боится, — это невыносимо страшно. Это невозможно выдержать.

И они не выдержали.

Побежали.

Мне удалось наконец вытащить злосчастную ленту и вставить другую. Гайдар подхватил с земли пулемет и, с легкостью вскинув его, будто мелкокалиберную винтовку, начал бить им вслед, не давая опомниться.

Держа коробку с последней лентой, я поднялся рядом, следя за тем, чтобы не получилось нового перекоса.

Когда кончились патроны, Аркадий Петрович с сожалением опустил пулемет. Спрыгнул в окоп. И осипшим от крика голосом сказал:

— Теперь, Миша, беги. Я за тобой.

К переправе Гайдар пришел последним. Кроме Тонковида, его ждали Горелов, Кравченко, Денис Ваченко и Бутенко.

Аркадий Петрович тяжело дышал. Возбуждение боя проходило. Перебираясь по стволу через трясину, он дважды оступился.

Партизаны удалились от лагеря километра на два и сделали привал. Кто выливал воду из сапог и перематывал портянки, кто выжимал шинель и сушил гимнастерку, кто заново и потому особенно остро переживал все перипетии недавней схватки и нервно курил.

Изредка доносились автоматные очереди: немцы продолжали прочесывать лес. Но опушка, где сидели сейчас бойцы, казалась глубоким тылом. Наконец смолкли и выстрелы. В лесу стало тихо.

— Надо бы посмотреть, что в лагере делается, — негромко сказал Горелов. — Кто пойдет?

— Я пойду, — ответил Скрыпник. И тут же смущенно добавил: — Интересно все-таки.

— Я могу пойти, — вызвался Денис Ваченко.

— И я, — произнес Гайдар.

— Тебе, Аркадий Петрович, можно бы и посидеть, — ответил Горелов. — Ты свое сегодня отходил.

— Нет, я пойду тоже, — настаивал Гайдар.

Пошли. Аркадий Петрович прихватил с собой чью-то винтовку, положив в карман несколько обойм.

До лагеря оставалось не более ста метров. Партизаны притаились в кустарнике за болотом. Гитлеровцы хозяйничали вовсю: они выкапывали ящики и мешки, с помощью миноискателей находили оружие и боеприпасы, шарили в землянках, выбрасывая оттуда одеяла, подушки, полушубки, книги, посуду...

Из дверей штабной землянки показался фашист. В руках он нес черное кожаное пальто. Это был летный реглан полковника Орлова, причинявший в свое время немало забот всей группе.

Кожаное пальто резко выделялось среди шинелей. Стоило где-нибудь в пути напороться хоть на одного немца, как он целил непременно в Орлова.

Среди товарищей всерьез считалось: возле полковника — «опасная зона».

Аркадий Петрович в те дни бросил даже клич: «Экипируем полковника». Возвращаясь с заданий, бойцы приносили шинели, макинтоши. Но ростом Орлова бог не обидел, и все оказывалось мало, пока Гайдар не добыл трофейную плащ-палатку, длинную, до пят. Полковник носил ее поверх пальто.

Перед уходом из отряда Орлову дали полушубок, а реглан свой он оставил в лагере.

...Немец крикнул что-то, прибежало сразу несколько человек, и он всем стал показывать свою находку — сначала с лицевой стороны, а потом даже подкладку. Другие солдаты трогали, качали головой и что-то говорили.

— Эх, убить бы еще одного гада! — с тоской произнес Гайдар и вскинул винтовку.

Раздался выстрел. Фашист, который показывал пальто, вздрогнул и упал, накрывшись черным регланом Орлова, как саваном.

Гитлеровцы открыли по кустам бешеную стрельбу. Но партизан там уже не было.

Путь к Степанцам на этот раз показался неимоверно долгим. Сначала гуськом, со всеми предосторожностями двигались по лесу. Но вот появились редкие могучие дубы. Лес кончался. Начиналась Леплява.

Взошла луна, и партизаны свернули в болото, в шуршащие камыши, пока слева, на пригорке, не вырисовалась крыша Степанцовой хаты.

Гайдар и Горелов остановились, долго, зорко всматриваясь в унылые огороды с разбросанной ботвой и видные отсюда, снизу, дворы соседних изб.

Шепнув товарищам: «По двое», Горелов и Гайдар стали быстро взбираться по пологому склону.

У хаты опять остановились. Оглянулись. Бойцы (их было человек двадцать) стояли, прижавшись к стенам сарая, готовые разом проникнуть в дом или повернуть назад, в камыши.

Аркадий Петрович приблизился к маленькому окошку, что выходило сюда, на огород, легко отодвинул створчатый ставень и осторожно постучал по стеклу.

В проеме появилась старушечья голова в платочке. При свете луны было видно, как старушка испуганно всплеснула руками. Аркадий Петрович подал знак. От сарая отделились партизаны. Стараясь не шуметь, обогнули хату и поднялись по ступенькам в дом.

О бое село уже знало. И потому Афанасия Федоровна и баба Устя, как только закрылась за бойцами дверь, вопросительно и тревожно уставились на ночных гостей.

— Разбили нас, Федоровна, — сказал Горелов. — Одно хорошо — людей спасли...

Баба Устя накинула на голову теплый платок.

— Бабуся, вы куда? — остановил ее Гайдар.

— Я, Аркашенька, постою, посторожу.