Борис Камов - Партизанской тропой Гайдара

— Не надо, на дворе холодно. И там все равно наши хлопцы.

— Прости меня, сынок, но я уже так загадала: пока буду сторожить вас на дворе, с вами ничего не случится...

Аркадий Петрович подошел к старушке и поцеловал ее в морщинистый лоб.

За столом места всем не хватило, и партизаны пристроились на лавках, на полатях, а двое, по лагерной привычке, — прямо на полу. Говорили о бое, разбирая все с самого начала — с двух выстрелов, что раздались у лесопильного завода, — до последних минут отступления.

И чем дольше продолжался разговор, тем чаще возвращались партизаны к одному и тому же: откуда все-таки каратели хорошо так знали расположение лагеря?

И снова вспомнили Погорелова.

Аркадий Петрович в этот вечер все больше молчал. Даже мальчишкам, Вите и Коле, которые опять проснулись, он только покивал головой.

Но когда заспорили о Погорелове, у него вдруг сделалось такое же ненавидящее лицо, как днем, в окопе, при виде бежавших к холму немцев. И, хлопнув по столу ладонью, так что подпрыгнули стоявшие на нем миски, Аркадий Петрович раздельно произнес:

— Попадись мне теперь этот Погорелов — задушил бы своими руками, — и поднялся с лавки, не доев.

После ужина Горелов, Гайдар, Сесько и еще двое партизан снова сели за стол, с которого убрали посуду.

Возвращаться на старое место было нельзя. Оставаться в Лепляве тем более. Самое позднее к утру сюда нагрянут немцы. Куда ж идти?..

Признаться, раньше партизаны всерьез не думали, что им придется покинуть свою базу, однако на всякий случай километрах в восьми от Леплявы, близ Прохоровки, имелся запасной лагерь. В реденьком лесу еще летом выкопаны были две землянки. Долго жить в них, разумеется, было нельзя. А продержаться какое-то время можно.

Условились, что Горелов с двумя бойцами отправится на поиски другого отряда или, в крайнем случае, места для новой базы. Остальные должны ждать его или связных в землянках у Прохоровки. Командование оставшейся частью отряда на это время переходило к Гайдару.

Аркадий Петрович дал знак подыматься. Во дворе попрощались с бабой Устей. Всю ночь простояла она на ветру под разлапистым, сохнущим тополем, выглядывая, не идет ли, не крадется ли кто по дороге к их дому.

Бойцы по очереди пожимали ей руку. И каждого баба Устя быстро, словно ставя метку на лбу, крестила. А когда подошел к ней Гайдар, пригнула его голову к себе, прижалась старушечьими губами к щеке его и молитвенно произнесла:

«Храни тебя, Аркашенька, бог...»

...В двух землянках, кроме нар, маленьких «буржуек» и сухих, заранее заготовленных дров, ничего не было: ни щепотки соли, ни сухаря.

Леонид Довгань и Василий Сесько — они были родом из Прохоровки — тут же сходили домой и принесли хлеб, сало и вареную картошку.

Партизаны отсыпались. Чистили оружие. Стояли по очереди в дозорах. Рассказывали случаи из своей жизни. Гайдар, у которого давно уже не было так много свободного времени, писал.

Внешне безмятежное существование на самом деле утомляло. Новый лагерь выглядел ненадежно, и каждый помимо своей воли все время прислушивался: не идет ли кто, не крадется ли...

Сесько с Довганем еще и еще раз пробирались в родное село.

Однако того, что они приносили из дому с трудом хватало лишь на день: это ведь не шутка — накормить двадцать человек.

По всем статьям выходило, что нужно из рощицы этой поскорей, пока не поздно, убираться. Но следовало ждать Горелова.

...Федор Дмитриевич появился на третий день. Спросил, как они тут.

Бойцы пожали плечами и коротко ответили:

— «Пятачок».

Горелов весело засмеялся:

— Ничего... Мы это скоро исправим. Перебираемся, хлопцы, на новое место. Человек один объяснил: есть там подготовленная база. Немцы туда дороги не найдут.

Вообще заметно было, что вернулся Горелов в хорошем настроении.

Лагерь, в который предстояло перебраться, находился километрах в восьмидесяти. Требовалось достать продукты на дорогу. И на самое первое время, чтобы не раскапывать аварийный склад, заготовленный близ тех же мест.

Сесько заикнулся было, что они с Довганем принесут. На них зашикали. Парни и так притащили все, что могли. Хватит.

И тогда стали думать.

Старый лагерь немцы разграбили. Но фашисты не знали про сало и копченую свинину, которая была подвешена к деревьям после налета на ферму в Калениках. А если и знали, попробуй обыщи все деревья в лесу...

Мяса там было много: тонны полторы. Забрать все невозможно, а унести полтораста—двести килограммов не составит особого труда.

Горелов собрал мешки.

Их оказалось всего пять.

И пустое ведро, в которое могло войти еще полпуда.

Пять мешков. Пять человек. Ведро можно нести в руке.

— Кто пойдет? — спросил Горелов.

— Я, — сказал Скрыпник.

— Я, — произнес Александров.

— Я, — повторил вслед за ним Никитченко.

— Я, — вызвался Гайдар.

— И я тоже, — присоединился лейтенант Абрамов.

— Аркадий Петрович, вы не пойдете, — почему-то встревожась, ответил Горелов.

— А что, Федор Дмитриевич, — обиженно переспросил Гайдар,— здесь делать? А так все-таки прогулка.

...У Гайдара бывали минуты, когда, приняв решение, он его уже потом не менял. Это шло от выработавшейся здесь, на войне, привычки непременно настоять на своем, если тебя хотят от чего-то удержать. Это шло от ложного стыда, что ведь вот никого больше не опекают, а тебя, как маленького, опекают, и потом неловко смотреть в глаза товарищам, будто они не такие же, как ты, и жизнь их стоит меньшего.

И потом Аркадия Петровича всегда пугало, что захватывающее дело произойдет без него.

Ничего захватывающего сейчас, конечно, не предвиделось. Но и риска особого не предвиделось тоже. И если уж так случилось, что предлагают идти по желанию, то почему любой может взять и пойти, а он нет?.,

Почему?..

И Гайдар ушел.

В самый первый мой приезд в Лепляву Афанасия Федоровна сказала:

— Был в отряде еще такой Скрыпник. Военный. Имени не помню, а только помню, что попал он в лес после окружения. Молодой, моложе их всех. Ростом невелик, чернявый, но уж веселый, спасу нет. Придут партизаны к нам вечером — усталые, заморенные, едва до лавок доберутся. А он вдруг песню споет. Сплясал даже раз. Без музыки, без всего. Просто взял и сплясал.

Может, я бы и его не запомнила, как не запомнила других, но он был такой веселый, такой веселый, и все любили к нему обращаться: «Скрыпник... Скрыпник».

И еще помню: когда возвращался Аркадий Петрович ночью в старый лагерь и забежали они впятером к нам, то был с ним в тот раз и Скрыпник.

А когда убили Гайдара, то хлопцы вроде говорили, что Скрыпник отправился в Белую Церковь: там у него родня. Конечно, он многое мог бы вам рассказать, да и приходил, бывало, все с ним, с Аркадием Петровичем. Только думаю, что до Белой Церкви своей он так и не дошел или после погиб.