Борис Камов - Партизанской тропой Гайдара

3 ноября добрались до хутора Малинивщина и постучались в маленький домик. Он выглядел неприметным. В случае облавы меньше всего можно было ожидать, что полицаи в него заглянут.

В хате жила Надежда Гоптар с детьми. Она впустила партизан, предложила раздеться. А сама выскочила к соседям за хлебом: свой у нее весь кончился.

После ужина постелила партизанам на полу.

Ночью в дверь негромко постучали. Все трое проснулись.

— Это моя сестра, — успокоила хозяйка, слезая с печки. — Она всегда ночует у меня. Одной-то мне с детьми страшно. А тут у них вечеринка.

Брякнул засов. Рывком распахнулась дверь. Отпихнув сестру Гоптар — свое она уже сделала, — ворвались в комнату люди с немецкими карабинами и гранатами на изготовку.

Горелова и его спутников избили, крепко связали, бросили на подводу и ночью же повезли в Гельмязево.

Здесь арестованных разделили. Федора Дмитриевича сразу доставили в жандармерию. Она помещалась в его квартире.

В комнате для допросов — бывшем кабинете — стоял кожаный диван с полкой, шкафчиками. На нем Горелов обычно спал, возвратясь под утро из колхоза. В углу валялись игрушки: автомобили без колес, лошадь с вырванным хвостом, вырезанные из дерева лодки. Ими играли мальчишки — трое сыновей. Счастье, что они уехали.

...Ноябрьским вечером Мария Сергеевна Станиславская, еще недавно секретарь-машинистка райкома, стояла у печи и варила галушки.

Вошел Семен Маргара. Люди говорили про него: из шкуры лезет вон, так ему хочется угодить немцам.

У Маргары было дело к Шульге, мужу Марии Сергеевны, человеку мрачному и жадному, жизнь с которым становилась все невыносимей, особенно теперь, когда Шульга доставал мешками соль и сахар, а после продавал стаканами на базаре.

Пьяно опустившись на лавку, Маргара достал портсигар, свернул самокрутку. Кому-то старательно подражая, закурил. На его запястье блеснули часы. Мария Сергеевна, увидев их, оцепенела.

...Месяца три назад, садясь в машину и давая Марии Сергеевне последние указания, Горелов неловко повернулся и ударил часы о дверцу кабины. Приложил к уху — не тикают. Федор Дмитриевич расстегнул ремешок, протянул секретарю часы и попросил отдать их в починку.

Мастер сменил пружину, но подходящего стекла у него не нашлось, и он оставил старое, с трещиной посередине...

— Что буркалы таращишь? — спросил Маргара, перехватив ее испуганный взгляд. — Или, может, узнала?

— Узнала.

— Чьи же они, примерно, будут? — спросил он и от удовольствия даже прищурился.

— Горелова.

— Правильно, — похвалил Маргара. — А как попали ко мне, знаешь?.. Не знаешь?.. Ишь ты, секретарь-машинистка, а не знаешь. — Маргара засмеялся. — Должна знать, должна. — И тут же хвастливо: — Дело твоего Горелова веду... Поняла?.. Крепкий гад такой... Я его спрашиваю, а он молчит. Я его опять, значит, спрашиваю... Опять молчит... Ну, у меня тоже нервы... Верно?.. Я ему пальцы между дверей... Аж белый стал... А молчит. Я ему тогда по-дружески:

«Ну, чего ты, дурак, молчишь? Кто этот героизм твой увидит?»

«Мне, говорит, все равно недолго жить, и я ничего не скажу...»

Но смотри, Сергеевна, если проболтаешься! — пригрозил вдруг Маргара.

На другой день она стояла у калитки своего дома и разговаривала с соседкой, когда по мостовой застучали копыта. Ехала подвода. Ее сопровождали два немца.

— Мария, здравствуйте и прощайте! — донеслось с подводы.

Станиславская с трудом узнала Горелова. Он был без фуражки, обе руки забинтованы. С ним сидели еще двое. Горелов хотел что-то сказать, но немец замахнулся автоматом,

В Золотоноше первым секретарем Гельмязевского райкома партии занималось гестапо. Рассказывают, когда наши войска освободили город, во дворе гестапо нашли тело Горелова. Оно было все обмотано колючей проволокой.

В начале ноября 41-го года в Гельмязеве объявился Погорелов. Полицаи тут же его задержали. В районе Погорелова знали, и полицаи знали его тоже.

Но он достал из кармана справку о том, что подателю настоящей — фамилия, имя, отчество полностью — германскими властями дозволяется беспрепятственное передвижение до Харькова и обратно. Полицаи переглянулись, вернули бумажку и двинулись дальше, недоумевая.

Поселился он у одной «веселой вдовы». Набрала она в оставленных домах и в брошенных при отступлении складах муку, сахар, зерно, крупу и варила теперь ведрами самогон.

Лицо у Погорелова от ежедневного пьянства распухло. На улицу он выходил только с наступлением темноты. Случайно встречаясь с кем-нибудь, опускал глаза. С ним не здоровались. Лишь однажды две женщины, проходя мимо, бросили ему прямо в лицо: «Иуда».

Не ответил.

Между тем районный староста Костенко по едва приметным признакам уловил, что положение его при «новом порядке» не столь прочно, как ему мечталось.

Догадываясь, что начальство узнаёт от полицаев о малейших его прегрешениях, стал он еще больше лютовать по селам, а заодно, дабы имели страх, поприжал и ближайших своих соратников.

И тогда один полицай, смекнув, что в подчинении у Костенко жизни ему все равно не будет, признался — по секретным каналам — в давно мучающих его сомнениях: а не является ли районный староста замаскированным партизанским агентом?!

В доказательство же посоветовал поискать, не отыщется ли кое-что утаенное за бочками в подполе, а также в левом углу амбара Костенко, под дровами...

...В Золотоношу разжалованного районного старосту доставили вместе с кипами найденных полушубков, сапог и штабелями ящиков.

Хитроумных его доводов, почему он скрыл от германских властей целый партизанский склад, гестаповцы во внимание не приняли. И на первом же допросе Костенко был умело — насмерть — запорот по той же самой проверенной методе, по какой еще недавно запарывали насмерть других людей по его, Корнея Яковлевича, авторитетному указанию.

С внезапной смертью Костенко и сменой начальника в Золотоноше тайная «заслуга» Погорелова среди множества иных неотложных дел оккупантами попризабылась.

А тут еще им надоело разыгрывать «спасителей». Начали они без всяких деклараций грабить колхозников и увозить в гестапо всех, кто занимал хоть маленькую должность при советской власти.

Арестовали однажды ночью и Погорелова, а заодно и «веселую вдову». Как сообщницу. Донос написал Михаил Кричун, который приходил к ней в гости и пил самогон вместе с Погореловым.

...Осенью 1943 года, когда Красная Армия уже освободила Гельмязево, копала Мария Сергеевна Станиславская в своем огороде картофель. Остановилась у ее калитки телега. Спрыгнул с нее мужчина в темно-синем новом пиджаке и вышитой украинской рубашке.

— Давай скоренько езжай и забери что надо. А я тебя подожду, знаешь где, — велел он мальчику-подводчику.