Иван Манди - Арнольд–китолов

На ковре?!

Это была аллея с кустами по обеим сторонам, с концертной эстрадой посередке. Даже не эстрадой — настоящим музыкальным павильоном!

А мы примостились на двух стульях перед эстрадой.

Музыканты заняли места в музыкальном павильоне. Но сначала трубач — одноглазый рыжий кот — низко нам поклонился.

«Видал? — шепнула Аги. — Сначала даже не поздоровался, а теперь…»

Трубач с чувством большого достоинства встал за дирижерский пульт. Взмахнул по–дирижерски лапой.

«Можно начинать, Шпиц!»

Одного из музыкантов звали Шпицем? Или это слово было каким–то сигналом? Кто знает? Но во всяком случае, грянула музыка.

После короткой увертюры последовал вальс.

Трубач повернулся ко мне. Подмигнул своим одним глазом с благодушным удивлением. В чем дело? Ты что замешкался? Или не знаешь, как в таких случаях полагается вести себя?

Я встал. Шагнул к своей маленькой приятельнице и поклонился:

«Разреши пригласить тебя на тур вальса».

И мы закружились.

Что говорить, я был когда–то одним из лучших танцоров! Надеюсь, и в ту ночь не ударил лицом в грязь.

«Арнольд, вот не думала, что ты так хорошо танцуешь!»

Мы танцевали вальс за вальсом. Лишь однажды прервалась эта великолепная череда. Череда моих успехов.

Скрипки смолкли. Утихли флейты. Звучала только труба. Повернувшись к нам, одноглазый рыжий кот играл соло. Мрачно и гордо, словно его оставили в одиночестве, но он ни капли об этом не сожалеет. Вдруг он отложил трубу. Не спеша, с достоинством сошел с лесенки. Остановился перед Аги. Поклонился:

«Позвольте на тур вальса, барышня».

Снова грянула музыка.

Аги упорхнула от меня. Будто давно ждала, что одноглазый трубач пригласит ее.

Я был поражен. Оставить меня с носом!

Надо признаться, трубач танцевал ничуть не хуже меня.

Они пронеслись, закружились по аллее. И исчезли из глаз. Я хотел было последовать за ними. Естественно, я не считал трубача своим соперником, но все–таки!..

А они вновь очутились передо мной. Трубач привел Аги обратно. Мне почудилось, что он улыбается в усы. Одноглазый кот поклонился:

«Благодарю, барышня! Но трубачу положено трубить!»

И занял свое место в оркестре.

А мы продолжали танцевать. Даже когда музыка прекратилась.

Музыка смолкла, и музыкальный павильон опустел, он казался заброшенным.

Когда исчезли музыканты? Когда ускользнули со своими инструментами?

Аги покосилась на меня.

«Арнольд! Пойдем погуляем немного!»

Мы немного погуляли.

И ушли из ночного парка. Веселье окончилось.

Должен признаться, это был не последний визит трубача.

Он часто приходил к нам со своим оркестром. Всегда ночью, всегда неожиданно. Трубач и остальные.

Они никогда не звонили, не стучали, не дубасили в дверь.

И все же я всегда предчувствовал их появление, знал, когда они ждут за дверью.

— А сюда они придут? — спросила Чиму. Она давно стояла у дивана. Разглядывала Арнольда. — А вдруг сегодня ночью? Могут они прийти сегодня?

Однажды после полудня Арнольд увидел из окна своего друга. Он тотчас узнал его. По походке, по тому, как тот размахивал руками во время ходьбы. И эта милая, слегка смущенная улыбка…

«Это он! Ну конечно, он, доктор киноведения! Я знал, что он придет! Что однажды он все–таки…»

Доктор киноведения прошел через сад. В плаще, с шарфом, повязанным вокруг шеи. Остановился. Огляделся. Махнул рукой в сторону окна. Ускорил шаги. Мгновение — и он заскочит на веранду. А затем окажется в комнате! Да, да, сию минуту он будет здесь!

«О, тогда со мной заговорят по–иному! — думал Арнольд Паскаль. — Отец Чиму и ее уважаемая мама. Когда увидят, кто пришел за мной. Какие у меня друзья. Они предложат доктору киноведения сигару, но он не возьмет. «Рюмочку коньяка?»

Откажется с вежливой улыбкой. Его ничто и никто не интересует, только я, Арнольд Паскаль! И у всех на виду мы начнем с ним беседу.

Возвышенную беседу. А потом вместе удалимся. Доктор киноведения и я.

Но где он там замешкался?

Доктора киноведения в саду не было. Он исчез.

Исчез? Ну да, исчез! Ведь он большой шутник. Мы–то знаем, какой он шутник. Спрятался за деревом, а потом, глядь, и выскочит.

Чего он только не выдумывает!

Однако пора бы ему уже и выйти! Даже самая лучшая шутка остается шуткой до тех пор, пока…

Ну, в чем дело?

Долго мне еще ждать? До каких пор?!»

Эту весть принесла Йолан Злюка–Пылюка.

От кого она ее услыхала?

Должно быть, от куклы с треснувшей головой. Или от сплющенной диванной подушки. Или от старого звонка, расчески, пряжки, шнурка.

Йолан Злюка–Пылюка прилетела с новостью. Трижды перекувырнулась над Арнольдом в воздухе.

— Эй, Арнолька, послушайте!

— Я уже говорил вам, Йолан, что по горло сыт этим вашим «Арнолькой».

— Ах, сыт по горло? Именно по горло? А я могу спросить есть ли у вас вообще горло? Но оставим это! Сейчас речь пойдет о другом. Я кое–что узнала.

— Вечно вы кое–что узнаете.

— Представьте себе, разнеслась новость. И я ее, конечно, подхватила. Как говорится, прямо с воздуха. Пожалуй, лучше бы утаить ее от вас…

— А вы утаите, Йолан.

Йолан Злюка–Пылюка перелетела в другую комнату, вернулась обратно. Покружилась над Роситой Омлетас.

— Вероятно, сначала лучше сообщить новость вам, милая Росита. А потом обсудим, передавать ли ее нашему Арнольке. Ведь его это очень близко касается, можно сказать, бьет по больному месту.

— О чем вы, Йолан? — перебила ее испанская танцовщица.

— Ох, жалею, что и начала! Но… — Теперь она снова вилась вокруг Арнольда. — Одним словом, Арнолька, ваша маленькая приятельница уже не одна!

— Вы с ней виделись?

— Нет, не виделась. Хотя это для меня не проблема и препятствий к этому нет. Оп–ля — и я окажусь там, где пожелаю! Сами знаете. Но я ее не видела. Только слышала, что Агика больше не ходит одна в театр и кино. У нее появился провожатый.

— Провожатые у нее были всегда. Отец и мать.

— Феноменально! — Йолан Злюка–Пылюка взлетела на люстру, — Просто феноменально! Вы всегда попадаете не в бровь, а прямо в глаз! Этот очаровательный ребенок, должно быть, шагу не делает без отца и без матери. Однако раньше, насколько мне известно, когда она ходила в театр, рядом с ней на ручке кресла кто–то сидел. Некая личность. Верный провожатый. Телохранитель.

Йолан умолкла.

Арнольд едва слышно пролепетал: