Борис Евгеньев - Голос друга

— Ну, а король? — помолчав, негромко спросил хозяин дома.

Гость пожал плечами и ничего не ответил, — сделал вид, что любуется рубиновым цветом вина в венецианском бокале, который рассматривал на свет свечи.

Разговор происходил в библиотеке откупщика Жана-Батиста Делонэ, одного из богатейших людей Парижа.

В большой комнате со сводчатым потолком было полутемно. Только две свечи в серебряных средневековых шандалах горели на круглом столе черного дерева. Делонэ отослал слуг и сам наливал гостю вино.

О делах при дворе откупщик знал ничуть не меньше его. Знал, что тот прихвастнул, передавая свой «исторический» диалог с королем: если бы кто и отважился так ответить королю, то уж никак не он, — не этот жирный боров, больше всего озабоченный своим положением при дворе!

Знал Делонэ и то, что в грозный день 14 июля 1789 года, когда народ вместе с присоединившимися к нему гвардейцами штурмовал Бастилию — мрачный, ненавистный символ королевской власти, а к концу дня захватил ее, король написал в своем дневнике одно слово: « Ничего»… То есть ничего примечательного в тот день не произошло. Так король обычно отмечал в дневнике дни, когда ему почему-либо не удавалось отдаться своему любимому занятию — охоте. И это «ничего» казалось дальновидному Делонэ страшнее королевского признания, что народ в Париже бунтует.

«Ничего… Ничего, — повторял он про себя. — О боги!.. Ничего, что при звуках набата в центр города лавиной двинулась беднота Сент-Антуанского и других предместий… Ничего, что эти канальи захватили в оружейных магазинах и складах 28 тысяч ружей, что к ним примкнули солдаты гвардии, что бой у стен Бастилии — кровопролитный, жаркий бой — длился целый день… Ничего… Ничего… Но почему же не только многие из дворцовых прихлебателей, но даже братья короля сбежали после этого дня за границу? Сбежали, как бегут крысы с тонущего коробля…»

И еще Делонэ знал, что визит к нему толстого «шаркуна», как он называл всех придворных, неспроста: кому-то нужны деньги!.. Либо «мадам Дефицит» — так в народе окрестили королеву Марию-Антуанетту за ее безудержную страсть к разорительным развлечениям, — либо сам безрассудный король интересуется возможностью новых займов.

«Королевский кошелек пуст! Налоги поступают плохо и еще в позапрошлом году до последнего сантима были растрачены на королевские прихоти даже деньги, отпущенные на содержание больниц. А в прошлом году был неурожай. Крестьяне уходили из деревень в города… Двести тысяч безработных в стране!.. Голодные бунты… Пуста королевская казна. Беден король, как церковная мышь!.. Что ж, отказать королю трудно: это может стоить головы. Но — его величеству придется попросить. И, разумеется, лично, а не через своих лакеев!..»

Делонэ посмотрел на гостя, пригубил бокал с вином.

— Революция! — негромко проговорил он. Встал, прошелся по комнате, сухонький, сутулый, на кривых паучьих ножках в плохо натянутых шелковых чулках. Гость исподлобья следил за ним тревожным и в то же время пренебрежительным взглядом.

— Дорогой граф, вы известны как любитель книжных раритетов, — сказал Делонэ, неожиданно меняя тему беседы и тем самым давая понять, что не склонен больше обсуждать события в городе. — Мне за вами не угнаться!.. Не могу забыть, как вы перехватили у меня «Декамерон» с авторскими поправками. А чего стоит один ваш первопечатный «Апостол» из Московии — это подлинное чудо типографского искусства!.. Хочу показать вам одну забавную книжонку. Она подвернулась мне под руку на днях, когда я, скуки ради, рылся в своих пыльных сокровищах.

Откупщик указал на высокие инкрустированные бронзой шкафы, стоявшие вдоль стен библиотеки. С нижней полки одного из них он достал небольшой томик.

— Несколько лет назад мне подарил эту книжицу господин королевский прокурор. Издание было уничтожено по приказу короля. Думаю, это единственный уцелевший экземпляр. Обратите внимание на гравюру — она безупречно хороша! В ней есть что-то от Дюрера или, скорее, от Брейгеля…

Толстяк взялся за лорнет.

— Франсуа Тибо. «Рассуждение о свободе человека», — прочитал он вслух, нагибаясь к свече. — Не слыхал. Кто такой этот Тибо?

— Понятия не имею, дорогой граф! Думаю, какой-нибудь голодранец-философ. Они ведь расплодились в наше беспокойное время, как поганки после дождя. Бог ты мой! Сколько их развелось, этих крикунов!.. Если мне не изменяет память, господин королевский прокурор рассказывал, будто автор этой книги был настолько неосмотрителен, что протянул ноги от нищеты и голода в тот самый день, когда король милостиво хотел обеспечить ему безбедную жизнь под гостеприимным кровом Бастилии… Увы! Теперь, после ее падения, многие лишатся этой королевской милости…

Придворный молча перелистывал книгу.

— Обычные пустые бредни обнаглевших писак! — сказал он, пожимая плечами. — Вроде сочинений прощелыги-аббата Сийеса иди каких-то полоумных Робеспьеров и Демуленов, все критикующих, все обливающих грязью… Мечты о земном рае для черни!

— Не совсем так, — возразил Делонэ. — Я бы не сказал, что это — пустые бредни… Прежде всего, книга бесспорно талантлива. Да и написана она с поистине неукротимой яростью. Меня, вы знаете, всегда привлекали сильные страсти. Презираю изнеженность нашего века!.. Ну, а кроме того, этот негодяй отнюдь не витает в облаках. Он рисует впечатляющие картины жизни полуголодной городской голытьбы и крестьян, задавленных поборами — даже за печной дым, даже за пыль, которую поднимает стадо, проходя по дороге… Мы с вами, дорогой граф, мыслящие люди — понимаем, что народу живется не очень-то уютно. Должны мы понимать и то, что такие писаки, как этот Тибо, весьма опасны. Он знает жизнь — и не понаслышке. Чувствуется, что она изрядно намяла ему бока, но не сломила его: крепкий орешек!.. Он знает, что нужно народу, и дает простые, точные советы, как добиться того, что нужно… Кстати, этот бешеный пес вцепился и в наши с вами икры!.. Не угодно ли послушать?

Делонэ взял книгу из рук гостя и, полистав ее, стал читать вслух, насмешливо щуря глаза:

— «…Скажи мне, брат, как поступил бы ты, встретив разбойника, который вытоптал тощее поле твое, увел из хлева последнюю овцу, предал огню хижину, — в ней твой дед, отец, ты сам и дети твои впервые увидели свет солнца? Разве не взял бы ты топор, не отточил бы звонкую косу, чтобы, борясь с гнусным насильником, отстоять свою жизнь, честь и свободу? Разве не бился бы ты с ним до последней капли крови?.. — Делонэ остановился, сделал глоток вина. — Так скажи мне, брат, почему ты снимаешь дырявую шапку и кланяешься так низко, что волосы твои метут дорожную пыль, когда видишь нарядную карету откупщика? Разве он не беспощадней, не зловредней целой шайки разбойников с большой дороги? Обогащаясь сам, он грабит тебя, отнимает у твоих детей кусок хлеба. Чего же ты медлишь, брат? Останови его карету! Разбей ее зеркальные стекла! И на первой же сухой осине повесь грабителя, самодовольно развалившегося на атласных подушках. Распори ему брюхо серпом, — оттуда потекут червонцы и кровь, — твоя кровь, твой трудовой пот и слезы, слезы твоей матери, твоей жены, твоих обездоленных детей…»