Павел Старжинский - Такое взрослое детство

В Кунгурский лесной техникум к нашему Коле уехало шестеро. К началу занятий Коля и меня поджидал. Он на летние каникулы не приезжал — не на что было в такую даль ехать. У друга в деревне под городом обитал. Мне снова предстояло жить под его попечительством. Я соскучился по нему и радовался, что снова вместе будем.

За день до расставания с Ивкино я пришел с топором к толстой сосне-валежине, лежавшей поперек тропинки, пересекавшей мысок с липняком напротив Малого омута, и вырубил на ней прощальные слова. А когда вернулся со стадом к избушке на обед, увидел сидевшего на завалине мрачного Славку с красными от слез глазами, Отец стоял у загона, опершись грудью на прясло, и тихо плакал. Славка принес из дому письмо со страшной вестью: в Москве в больнице умер от порока сердца наш Ваня. Ему шел двадцать второй год.

Чтобы дать волю слезам, я зашел за избушку под сосну, с глаз отца. Передо мной встал Ваня, каким я его помнил, каким видел последний раз семь лет назад. Худенький, высокого роста, любимец семьи, первый помощник отцу до раскулачивания. Бывало, летом его будили раньше нас всех, вместе с батраком. Он вставал сонный, мурлыкал под нос какую-нибудь мелодию, чтобы не уснуть, обувался в лапти и, позавтракав, уходил с отцом и с батраком в поле, на покос, в лес трудиться наравне с ними в свои пятнадцать лет.

Отец нам всем в детстве работу находил. Мне еще и семи не было, а он уже сажал меня на высоченную лошадь по кличке Чалый — поле боронить. Однажды переезжаем с поля на поле, я на Чалом с бороной, опрокинутой кверху зубьями, за нами отец с другой лошадью в поводу и тоже с бороной. Вдруг впереди передо мной выставился толстый ветвистый дубовый сук. Он сгреб меня и камнем швырнул на землю. Хорошо, что Чалый был старый, умный — как вкопанный встал. Не остановись он резко — лежать бы мне на зубьях бороны, а не рядом с ней. Отец перепугался, побелел и не стал больше брать меня боронить. С того дня я овец, свиней, гусей пас, со Славкой водился, когда все в поле уходили.

Ваня вместе со всеми в ссылку ехал, а сбежал с Урала в первый же месяц. Он в Москве в бригаде плотников работал. Жил в общежитии. Друзья его из бригады и сообщили о смерти, даже посылку с его вещами выслали в Куренево. Писали, что он уснул в палате и не проснулся больше.

Хоть и добра хотели своим детям сосланные родители, но, видно, неладно делали: как только приехали в ссылку, так и начали старших с Урала отправлять. Отправляли и радовались, что получалось, что не задержали без документов. А та затея вон как обернулась нашей семье: двоих чужие люди похоронили. И могилок не найдешь. Может, и не случилось бы этого горя, живи мы вместе всей семьей в ссылке.

Меня провожали мать и Славка. В окно помахала мне приветливо Настя Кроль. Мы шли тайгой в сторону деревушки Овражек, на Петровское, мимо Малых гарей, на которых буйствовали овсы и пшеницы. Снова колхоз большие излишки государству продаст без всякого плана. Не имел он еще плана сдачи хлеба и другой продукции, как переселенческий.

Мать несла на лямках мою котомку, а Славка — новые ботинки, перекинутые через плечо, на размер больше, чтобы портянки на ноги можно было накрутить в холод. В лаптях шел — не разбивать же ботинки! Мать от пережитого недавно горя молчаливой сделалась, лицом осунулась, все вздыхала. Мастерица поучать, давать наставления, она теперь только и сказала: «Берегите себя там, в городе». Дочь и сына отнял у нее город. Ей, от пеленок сельской жительнице, город представлялся злым существом, у которого только и на уме, чтобы детей отнимать и на тот свет отправлять.

Перед Овражком вышли на поле. На его краю у тропинки попалась старая черемуха с перезрелыми черными ягодами. Мы ели ягоды черемухи, и я с болью ждал прощания с матерью, знал, что расплачется. Глядя на нее, и Славка не устоит. А я с малых лет тяжело переношу людские слезы.

— Мама, постарайтесь не плакать, когда будем прощаться. Мне легче покажется до Азанки дорога, — попросил я ее, обиравшую ветку старой черемухи с молодой порослью под пологом. Сама она не ела ягод — собирала мне и Славке.

— Постараюсь, сынок, — ответила она дрогнувшим голосом. — А если и не сдержусь, не расстраивайся — мать же я тебе. У всех женщин слезы мелко лежат, а у матерей и вовсе с краешку. Их ведь и не хотел бы показывать, да не удержишь другой раз.

— Не плакать, а радоваться надо, что учиться еду, да еще вместе с Колей будем, — утешал я ее. — Мы часто писать будем.

— Богом молю. Чего вам стоит черкнуть, что живы и здоровы? А нам больше ничего и не надо в письме. Я буду вам посылки с салом посылать, а похолодает — и масло тоже. Куда нам троим от двух коров?

— Не провожайте меня, пожалуйста. Я ведь знаю дорогу, — попросил я.

Здесь у черемухи Славка дал слово, что будет лучше учиться, мы с ним по-мужски пожали друг другу руки, а с матерью поцеловались.

У поворота внизу поля обернулся. Мать и Славка стояли у черемухи и прощально махали мне. Не знал тогда никто из нас и сам Славка, что и ему судьба ту же самую дорогу укажет после семи классов — в Кунгур, в лесной техникум, а потом в лесной институт.

До Азанки добрался засветло, переобулся в ботинки, а лапти и мокрые портянки связал и подвесил в кустах колючего шиповника возле высоченной насыпи железнодорожного полотна. Хотя и не нужны они были, а бросить на землю рука не поднялась — добро все же, и крепкие еще.

При мне находилась бумага, удостоверявшая мою личность, — вызов техникума. Ее мать в нательную рубашку зашила, чтобы не потерял. Таких казенных бумаг, чтобы хоть с одним штемпелем, у нас в семье в Куренево не водилось. На нее как на паспорт смотрели. В Куреневе все без паспортов жили. Когда наши родители отправляли старших с Урала домой, они любой бумажке со штемпелем рады были бы — из нее документ можно было сделать, чтобы не задержали в дороге… Мне бы уже и паспорт следовало получить, раз учиться выезжал, — в середине августа шестнадцать исполнилось. А я не пошел в Таборы за ним. Понадеялся, что дадут по месту учебы. Какая разница, где его получать?

Не дали мне паспорт в техникуме. Я уже подумал: напрасно сознался в милиции, что я сын бывшего кулака, может, из-за этого и не выдают… Но ведь в комсомол и то принимали детей ссыльных… я уже заявление подал, свою длинную, нехорошую биографию приложил.

Долго я без паспорта жил. Комендант общежития проходу не давал, до директора техникума дошло. Я уже и к начальнику городской милиции однажды зашел насчет паспорта просить, но и он ни в какую. Одно, что надо ехать домой получать паспорт по месту жительства родителей. А легко сказать «ехать домой». Не близкий свет Азанка: по карте полтысячи километров насчитывалось, а на самом деле еще дальше. И ехать-то на что, деньги где взять? Мы с Колей уже два раза вагоны с тюками пакли разгружали на станции, чтобы хоть на хлеб заработать. Стипендия-то семь рублей была теперешними деньгами.