Павел Старжинский - Такое взрослое детство

— Черт меня дернул пожалеть тебя вчера на свою голову.

Милиционер оборвал Кроля, а меня спросил с теплотой в голосе:

— Пионер?

— Нет, — ответил я мрачно и неловко. Не станешь же ему объяснять, что в первые годы ссылки старались не принимать в пионеры детей бывших кулаков — сам знает. Теперь я уже был староват для пионера, в комсомольцы готовился. После Коля писал, что в техникуме таких принимают в комсомол наравне со всеми, потому что дети за родителей не в ответе. Подходил бы годами и поведением. А мне пятнадцать вот-вот стукнет.

— Пионер, не пионер, а молодец! За ним давно гоняются, — кивнул милиционер в сторону Кроля. — Ему, как волку, привычно по тайге бродить — попробуй схвати его.

Комендант Чикурев еще по плечу меня похлопал. А я толком и не понял, за что они хвалят. Меня не хвалить, а ругать следовало за то, что колхозного теленка потерял. Может, от него уже рожки да ножки остались.

Усадили арестованного на Оракула, и все пятеро подались с Ивкино…

Только они всей кавалькадой отъехали, а тут колхозники пожар тушить пришли, с лопатами все, с топорами. Человек пятьдесят, и все больше мужики. С ними и Славка прибежал. Он вовсе не собирался возвращаться так скоро, но, вспомнив про тетерку, забеспокоился: еще сгорит вместе с гнездом и кичками. Вернулся спасти ее от беды.

Отец повел людей расставлять но местам, а мы со Славкой, оставив на время телят одних, помчались к тетерке, прихватив топорик и лопату. Я на ходу признался ему, что вовсе про нее забыл — замотался с этим пожаром, с телятами.

До гнезда огню еще далеко было. Он там уже проснулся, поднял голову, но лизал отсыревшую за ночь подстилку еще по-утреннему, лениво. Мы видели, что стоит солнцу согнать с пожара дремоту — и он мигом окажется у гнезда. Ничем тогда его не остановишь.

Срубили подвернувшуюся под руку сосенку, Славка разметал ею кругами вокруг гнезда лесную подстилку, а я снял лопатой до плотика иссушенный верхний слой перегноя. Долго оставаться со Славкой я не мог, поспешил к телятам, чтобы не потерять еще какого-нибудь любителя бродить в одиночку. Братик остался у гнезда, чтобы в случае опасности не допустить огонь к тетерке. Я показал ему, куда убегать на случай, если пламя подступит со всех сторон, и где найти меня.

Телята находились при мне, в безопасном месте — за дорогой на Куренево, а меня так и подмывало сбегать узнать, что там на пожаре делается. Пригнав телят на обед домой намного раньше обычного, я побежал туда. Славка со слезами на щеках, весь чумазый, закопченный, из последних сил сосенкой отбивался от наседавшего низом огня, который настырно пробивался к гнезду. Тетерка сидела на яйцах затаившись и не шевелилась, ровно окаменела. Только шариками глаз беспокойно водила, догадываясь, что вокруг что-то ужасное происходит. Я с ходу бросился на помощь, и мы в четыре руки хлестали языки огня, засыпали землей, топтали лаптями.

Огонь обошел гнездо стороной и направился туда, куда дул жаркий ветер. А там его поджидали куреневские колхозники. Они растянулись длинной цепью вдоль дороги и под наблюдением суетившегося меж ними отца пускали встречный огонь. Убедившись, что гнезду огонь уже не угрожает, я решил пойти туда, к взрослым, и позвал с собой Славку. А он наотрез отказался, остался караулить тетерку.

В тот день я впервые видел, что такое встречный огонь в лесном пожаре. Люди от дороги поджигают подстилку, нарочно пускают пожар. Она загорается в момент, но ход у огня только в одну сторону — туда, к главному огню, который наступает, подгоняемый ветром. Разгоревшаяся полоса у дороги все расширяется, чернеет, огненный валик движется в сторону пожара не больно ходко, потому что ему приходится слизывать все против ветра. Назад ему и вовсе хода нет — там дорога, на ней нечему гореть.

Когда до главного огненного вала ему остается шагов пятнадцать, вдруг они оба спохватываются и мчатся друг к другу навстречу с одинаковой скоростью — образуется почему-то сумасшедшая тяга. Еще не дойдя вплотную друг до друга, оба огненных вала, схлестнувшись, с воем, шумом и треском единым пламенем устремляются вверх, ровно кто туда керосин плеснул из ведра… Но тут же враз пламя оседает и расстроенно, беспомощно дымит, понимая, что обречено, что люди перехитрили его.

Здорово повоевали тогда с огнем колхозники: не дали пожару в верховой перейти, все очаги по краям потушили и землей засыпали. Для второго дня только троих оставили на всякий случай. Остальные ушли домой поздним вечером. С ними и Славка ушел. Отстоял он тетерку с гнездом. А там, где прошел пожар, живого места не осталось на земле — уголь да пепел. Высокие деревья стояли с обсмоленным низом, а низкие чернели своими скелетами. После я видел ту тетерку с еще желтой детворой. Далеко от пожарища увела.

На следующий день отец пас телят и местами окапывал пожарище, а я пешком рыскал по лесу в поисках пропавшего теленка — сам он к стаду не вышел. Всякое в голову лезло, даже то, что в огне пожара сгорел он. Только к полудню натолкнулся на его следы за Красным яром, у ручья. Теленок, видно, подходил воды попить и на сырой кромке следы оставил. Не мог же он вторые сутки без воды жить, когда она рядом была.

Лето подходило к концу. В этот раз отец решил меня не на месяц из-за трудодней задержать, а всего на одну неделю. Обрадовался я. Но случилось такое, что я с великой радостью остался бы на месяц: отец за три буханки хлеба выменял ружье, старую берданку, у кого-то из жителей соседней деревни Чулино. К ружью принес пять пустых гильз, два флакона пороха, спичечную коробку капсюлей и самую малость дроби. Показал мне ружье в лесу и наказал: только никому ни слова, иначе — беды не оберемся. Он показал, как стрелять, как целиться, и отдал мне заряженную берданку.

— Только попусту не хлопай. В рябчика, в глухаря, в утку стреляй в сидячих. Влет тебе не попасть еще, — наставлял он.

— А если увидит кто с ружьем, что говорить?

— Скажи, на дороге нашел. Отец, мол, не знает ничего — в лесу от него прячу.

Для меня в тот день мир стал совсем другим. Я мог только мечтать о таком счастье, а оно вот, в руках. И не беда, что запрещается держать оружие ссыльным, — никому не покажу, не скажу, и все ладно будет… Таскал я ту берданку с таким удовольствием, что даже утрами меня не приходилось будить — сам вскакивал. Протаскаю день, а как гнать стадо к избушке — под кору у колодины спрячу, где отец указал, или в дупло в гнилой осине. А боровая птица не попадалась, видно, телята своими боталами отпугивали.

Но однажды выводок рябчиков вспорхнул перед носом и расселся на кусту рябины. Я прицелился: бух в одного, а они все сидят — не пуганные выстрелами. Я еще раз — все улетели. Вспомнилась местная шутка: «Попал, да мимо, убил, да улетела». Обидно стало — не умею целиться… А секрет простой оказался. Дроби-то у отца было кот наплакал, а пороха хватало. Он сыпал его в патрон не жалея, как положено, а дробь жалел, чуточку сыпал. Вот и разносило ее в разные стороны, никакой кучности. Поняв, в чем дело, отец изрубил на мелкие кусочки гвозди и добавил их к дроби, хотя и знал, что исцарапают они все зеркало ствола. А что было делать, если лишней дроби даже у охотников Скворцовых не водилось. Бедно было с охотничьим провиантом в ту пору.