Эдуард Пашнев - Мальчики и девочки (Повести, роман)

Посмертно вышел еще один номер газеты «КОС», подготовленный при жизни Нади. На парте Недосекина был обнаружен маслянистый отпечаток ладони, видимо, не вытер руки после пирожков. Надя нарисовала эту пятерню. Подпись гласила: «Обнаружен след снежного человека. Спешите опровергнуть».

А. Антонов стал победителем еще одной математической олимпиады. Надя нарисовала его бюст на высокой подставке. Подпись была дружески-насмешливая: «Объявляется сбор средств для бюста А. Антонова под девизом «Золотая голова». Бюст будет установлен в том месте, которое укажет благодарным потомкам сам А. Антонов».

Был опять Пушкин. Девочка, похожая на Ленку Гришину, с карандашом и блокнотом стояла перед памятником, брала интервью у великого поэта:

« – Александр Сергеевич, в последнее время наши мальчики стали носить на шее какие-то странные цепочки. В частности, с такой цепочкой пришел в школу Витя Половинкин. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Златая цепь на дубе том, – ответил Пушкин».

Ребята, изображенные в газете, подходили к щиту и смотрели на себя с щемящим чувством печали. Карикатуры не воспринимались как карикатуры. Это были рисунки Нади, замечательной девочки, которая в последний раз со страниц «КОС» прикасалась озорными линиями к своим школьным друзьям. Внизу шел перечень фамилий членов редколлегии. Имя Нади стояло в траурной рамке.

Прозрачная, просвечивающаяся на солнце стела из белого мрамора была установлена на могиле и окружена такой же решеткой, как в Ленинграде на Мойке. На неясной глади мрамора резчики изобразили палитру и кисть с двумя гвоздиками. Но настоящий памятник Наде Рощиной не здесь, а в Артеке. Как и в те счастливые времена, на границе двух дружин «Лесной» и «Полевой» возвышается застывшая в стремительном беге девочка, обгоняющая оленя. Скульптурная композиция из белого серебристого металла аккумулирует в себе свет вечного дня, чистоту и верность. Артековская девчонка бежит наперегонки с оленем. Она никогда не выиграет этого состязания, но и никогда не остановится.

Брагин узнал о смерти Нади в больнице. Болезнь, которая давно жила в нем и с которой он энергично боролся, набросилась, воспользовавшись растерянностью старика.

– Знаешь, дочь, – сказал Брагин, – после смерти Серова Константин Коровин не мог работать. А ученик Серова, Никифоров, лег и умер.

– Папа, ты не должен так говорить и не должен думать об этом.

– Я знаю, что говорю. Я уже не встану.

Художник лежал в светлой палате с большим окном, безучастный ко всему. Он видел, как вокруг него суетятся врачи, но помогать им не хотел. Зачем ему, почти девяностолетнему старику, жить, когда ушла такая юная Надя? Ему казалось, что он мог бы умереть уже сегодня, стоило только закрыть глаза.

Но у него было еще одно, самое последнее дело на земле. И, готовясь к нему, он ел бульон, кашу, апельсины, давясь и не чувствуя вкуса.

– Дайте мне бумаги, – наконец потребовал Брагин и сел на кровати.

Голова его была ясной, рука, лежащая на отвороте белого пододеяльника, подрагивала от слабости и нетерпения.

– Ты чего хочешь, отец? – спросила дочь. – Тебе нельзя работать.

Домашние по очереди дежурили в больнице, и художник испугался, что, заботясь о его здоровье, они помешают ему, не дадут бумаги, станут укладывать в постель.

– Бумагу, карандаш! – сказал он голосом, в котором послышалась непреклонная воля.

Ему дали стопку листов желтой, несвежей бумаги, он поморщился, но ничего не сказал. «Аполлон и Дафна» – вывел старик название статьи. Рука его обрела твердость, размашистость, строчки побежали вкось слева направо.

Дочь смотрела, как он пишет, и на какое-то мгновение ей показалось, что отец здоров.

К вечеру статья о Наде была написана. Он снова лег. Силы его оставили настолько, что он не мог подтянуть одеяло к подбородку.

– Не уходи, – попросил дочь. – Я должен подписать статью. Отнесешь в журнал «Молодость». Пусть печатают вместо некролога.

– Поверят и без подписи, – сказала дочь, вытирая слезы в уголках глаз.

– Не уходи. Я подпишу статью, – настаивал Василий Алексеевич. – Ты мне ее часа через два прочтешь.

Он закрыл глаза, сжал руки в слабые кулаки, не позволяя себе расслабиться. Принесли ужин, но художник отказался есть. Он давно уже не чувствовал ни горького, ни соленого, ни сладкого. Последние дни и часы жил будто только для того, чтобы сказать людям о Наде те слова, которые кроме него еще никто не произносил.

Внезапно открыв глаза, Брагин слабым голосом потребовал:

– Прочитай.

Дочь начала читать невнятно, глотая слезы, но он не прерывал ее, чтобы не тратить лишней энергии.

– Все правильно. Дай подпишу.

Дочь подала ему карандаш, старик прикоснулся к бумаге, и подпись поплыла вниз, становясь с каждой буквой все более неразборчивой. Он подписал статью, и глубокое удовлетворение разлилось по всему телу. Теперь можно было забыться, заснуть. Мысли сделались расплывчатыми, размытыми. Он подумал вдруг, что после его смерти останется на земле девочка Надя, которая станет девушкой, женщиной, большой художницей. Она продолжит и сделает то, что не успел сделать он, Василий Алексеевич Брагин. Но тут же ясность вернулась к нему. Он вспомнил, что Надя умерла, что ее нет. Его сердце от этой последней боли еще раз сжалось и остановилось.

Академик Брагин, добрый друг Нади, завершил свой путь художника и человека. Он пережил Надю на двадцать восемь дней и умер, оставив статью-завещание.

И через несколько месяцев два миллиона человек, взявших в руки журнал «Молодость», прочитали его последние слова, определившие место московской школьницы в искусстве:

«Беспощадная жестокая судьба вырвала из жизни только что расцветший талант гениальной московской девочки. Да, гениальной – теперь уже нечего бояться преждевременной оценки».

«Да, гениальной», – он на этом настаивал.