Эдуард Пашнев - Мальчики и девочки (Повести, роман)

В памяти всплыло зимнее трамвайное окошко с прочерченным ноготком силуэтом кентавра. Они ехали на Шаболовку две или три остановки, и Надя успела за это время украсить окно рисунком. А на следующий день – надо же случиться такому совпадению – Николай Николаевич опять ехал в этом трамвае. Сколько таких трамваев, автобусов, троллейбусов и поездов убежало в ту сторону, которая зовется прошлым. Ему уже пятьдесят лет, у него лысина, которую едва ли прикроешь ладонью. И у него взрослая дочь.

У вокзала их ждала машина киностудии – желтенький микроавтобус с мягкими уютными сиденьями.

Заиндевевшие набережные бежали навстречу белыми пушистыми парапетами, чугунными решетками, деревьями. Дворцы и памятники просвечивались сквозь иней, как сквозь кружева. Белая дымка раннего утра ознобным холодком отзывалась во всем теле.

– Отдохнете в гостинице до одиннадцати, потом я заеду за вами, – сказал шофер. – Пропуска заказаны.

Коридоры киностудии, наэлектризованные деловой атмосферой, захватили отца и дочь, и они оба почувствовали нервный подъем и возбуждение.

– Ты посиди, Надюшка, здесь, в холле, а я пойду разыщу нужных людей, – сказал Николай Николаевич. – А то я что-то никак не могу сориентироваться.

Он убежал, затерялся за спинами и лицами спешащих людей. Надя села в кресло, задвинутое в угол. В другом за курительным столиком двое мужчин играли в шахматы. У окна стояла спиной к коридору худенькая женщина е переброшенной через плечо сумочкой. Она курила, стараясь пускать дым так, чтобы он растекался по стеклу вверх, заволакивая «картинку» за окном серой пеленой. Время от времени женщина подходила к играющим, стряхивала в спичечную коробку пепел и возвращалась к окну. Надя в первое мгновение замерла и сидела не шевелясь, боясь поверить в то, что видит перед собой Таню. Она ждала, чтобы женщина повернулась к ней лицом, хотела сначала убедиться, что не ошиблась. Надя помнила, что у Тани были светлые волосы, а у окна стояла шатенка. Не выдержав напряженного ожидания, Надя поднялась с кресла и несмело направилась к окну. Она подошла сбоку, все еще сомневаясь, робко заглядывая в лицо.

– Ой! – удивилась женщина. – Надя, это ты, что ли? Разве можно так подкрадываться? Ты же меня испугала!

– Здравствуйте, я не знала, вы это или не вы, – радостно улыбаясь, ответила девушка.

– Господи, каким ветром тебя принесло сюда?

– Меня пригласили сниматься. Хотят фильм сделать о моей выставке в Ленинграде и обо мне. А вы здесь что делаете?

Шахматисты перестали двигать фигуры на доске.

– Пойдем отсюда, – сказала Таня.

Она провела Надю по какой-то лестнице в небольшой пустой коридор с окном во двор. Здесь тоже стояли журнальный столик и два кресла. Таня бросила сумочку на стол, достала сигарету, но спичек не было, и она ее сломала в пальцах и выбросила. Под глазами у Тани были синие круги.

– Что ты так на меня смотришь? – спросила она с насмешливым дружелюбием.

– Вы стали курить… И глаза у вас… Вы, наверное, болеете? Сейчас в Ленинграде грипп.

– Нет, девочка, это не грипп. Просто устала.

– Да? – смутилась Надя, и ее смуглые щеки заметно порозовели. – А Марат Антонович тоже с вами приехал?

– Нет, он дома, с Дуськой. Ты почему пропала? Не звонишь, не приходишь. Десятый класс десятым классом, а нерастанкинцы должны хоть изредка встречаться. Не забыла?

– Нет. Я еще несколько вещей купила для круглой гостиной. На Арбате бронзовый подсвечник в виде кобры. Представляете, свеча будет стоять на хвосте. А несколько месяцев назад мы были в Ленинграде с экскурсией, и я увидела в комиссионном терракотовую статуэтку, египетскую. Бог Птах и богиня Сохмет. Богиня с лицом львицы и с мечом. Ее можно было бы над дверью на небольшой полочке поставить, охранять вход.

– А вот покупать больше ничего не надо, – грустно покачала головой Таня. – Сказка кончилась. Сказка вся, сказка вся, сказка кончилася.

– Почему вы так говорите?

– Потому что ты уже взрослая, а взрослые в такие игры не играют. Не покупай больше ничего. Ты помнишь часы «Сафо и Фаон»? Ты ведь их видела?

– Да, – смешалась Надя.

– Марат отнес их назад в антикварный. Он первый начал продавать нашу общую сказку. Ты понимаешь, о чем я говорю? Он начал распродажу в тот момент, когда показал тебе часы. Этим всегда все кончается между взрослыми людьми. И вообще мужчины всегда нарушают правила игры.

В начале коридора появился стремительно человек в пальто нараспашку. В одной руке он держал шапку-пирожок, в другой – портфель. Взмахнув шапкой вверх, он возмущенно сказал, почти крикнул:

– Ну, сколько тебя можно ждать, искать?

– Спокойно! Веди себя прилично. Мы не одни, – нервно ответила Таня.

– Извините, – галантно раскланялся с Надей гривастый молодой человек, – но я вынужден забрать ее. Она очень нужна режиссеру.

– До свидания, – поднялась Таня. – Мы еще увидимся.

Надя осталась одна, и темнота, поразившая маленьким пятнышком часть ее души в квартире Марата, когда она увидела на тумбочке часы «Сафо и Фаон», распространилась страшной слабостью по всему телу. Ей хотелось закрыть глаза и не шевелиться, никого не видеть, ни с кем не разговаривать. А надо идти, улыбаться, отвечать на вопросы… Ее ждут отец, кинорежиссер, операторы и работа. Работа… с Пушкиным. Ради этого она и приехала в Ленинград. Она поднялась с кресла и, путаясь в лестницах и переходах, пошла разыскивать холл, где ее оставил отец.

Николай Николаевич перехватил Надю на полдороге.

– Надюшка, я тебя целый час разыскиваю по всей киностудии, – набросился он на дочь. – Где ты была?

– Я уходила. Мне надо было.

– У тебя расстроился желудок? – сразу изменил тон отец. – Это все от вагонных вафель, – и без всякого перехода: – А я уже командировочные получил. На четыре дня.

– Хорошо, – сказала Надя.

Съемки начались на следующий день в квартире-музее на Мойке. Наде предоставлялось право одной пройти среди вещей поэта, еще раз увидеть трость с набалдашником, в который вделана пуговица от камзола Петра I, железный ларец Ганнибала. Предок хранил в нем драгоценности, Пушкин складывал в ларец рукописи. Она могла снова постоять минутку-другую перед знаменитой чернильницей в кабинете Пушкина, перед туалетным столиком Натали Гончаровой, на котором лежала забавная вещичка – портбукет. Дамы девятнадцатого века прикрепляли эту своеобразную переносную вазочку к поясу, наливали туда немного воды и держали в портбукетах розы и фиалки, которые долго оставались свежими.

– А что я должна делать? – спросила Надя у режиссера.

– Ничего, просто ходи по квартире, а мы тебя будем снимать. Если сможешь, задержись в комнате Гончаровой, порисуй в кадре. Хорошо бы ее портрет.