Эдуард Пашнев - Мальчики и девочки (Повести, роман)

Глаза Ленки продолжали машинально скользить по страницам книги: «Вольгемут отыскал центр круга. Ножка циркуля описала круг, который полностью совпадал с кругом, нарисованным рукой Дюрера». Она отбросила книжку и спрыгнула на пол, не чувствуя холода. Старые тетрадки лежали в нижнем ящике стола в правой тумбе. Она стала их выбрасывать прямо на пол, лихорадочно разыскивая какую-нибудь по черчению. Наконец одна попалась. Ленка быстро ее перелистала, отыскала урок, во время которого они чертили абажур. Вот и Надькина окружность. Теперь только найти циркуль. Под руки попадались огрызки карандашей, резинки, пустые флаконы из-под духов, значки, а циркуля не было. Готовальню отец забрал у нее, когда убедился, что черчение и вообще точные науки его дочь мало интересуют. Ленка не знала, где сейчас лежит готовальня.

Она огорченно вздохнула и полезла в кровать. Попробовала читать – не смогла. Погасила свет, закрыла глаза, но лицо ее тотчас же вписалось в окружность. Снова зажгла свет, снова села на кровати. Часы показывали половину второго ночи. Родители давно спали.

Ленка решительно спрыгнула на пол, надела тапочки, закуталась в плед и двинулась ощупью в коридор. Перед дверью в спальню родителей она секунду постояла без движения, потом, зажмурившись, громко постучала и, не дожидаясь, когда отец и мать проснутся, сказала:

– Мама, где у тебя лекарства? Мне нужен аспирин.

– Что? – раздался испуганный голос за дверью. – Какой аспирин?

– Я плохо себя чувствую, мне нужно выпить таблетку аспирина, – продолжала врать Ленка.

– Подожди, сейчас, – сказала мама и через минуту появилась заспанная, растрепанная. Поправляя на ходу волосы, она сердито посмотрела на дочь. – Ты что, не знаешь, где у нас аптечка? Что с тобой?

– Ничего, не волнуйся. Дай мне одну таблетку и спроси у папы, где у него готовальня.

Матери спросонья вопрос о готовальне не показался странным. Она дала таблетку дочери, та добросовестно ее проглотила и напомнила:

– Спроси у папы, где готовальня.

– Отец, где у тебя готовальня? – спросила мама за дверью.

– Что? – удивился тот. – Моя готовальня? На шкафу, в коробке. А в чем дело? – спросил он громко, чтобы услышала и Ленка в коридоре.

– Завтра в школу нужно взять, – соврала дочь. – А я забыла.

– Ты сошла с ума! Из-за какой-то готовальни будишь людей.

– Спокойной ночи, – сказала Ленка и заспешила к «шкафу, который стоял в коридоре.

По дороге из коридора в свою комнату она нетерпеливо открыла готовальню, достала циркуль, поставила ножку в центр круга, нарисованного Надей от руки, попробовала другой ножкой проверить линию. Она не совпала. Ленка подвинула центральную дужку немножко в сторону и снова попробовала проследить другой дужкой правильность линии. Отклонений ни в ту, ни в другую сторону не было. Окружность Нади была такой же идеальной, как у Джотто и Дюрера.

Полежав немного, родители окончательно проснулись.

– Слушай, мать, зачем она нас разбудила?

– Я тоже думаю.

И в тот момент, когда ошеломленная своим открытием Ленка в сотый раз проверяла ножкой циркуля Надину окружность, родители появились, сердитые и встревоженные, в дверях ее комнаты.

– Мама! Папа! – крикнула им Ленка. – Я сделала открытие! Надька – великая художница.

Утром Николай Николаевич встал, как всегда, раньше всех, поставил чайник, открыл форточку на кухне.

Вслед за ним поднялась мать. Она уходила на работу первой и поэтому села завтракать одна. Муж за ней ухаживал, намазывал булку маслом, подливал чай. На минутку выйдя из кухни, он легонько постучал согнутым пальцем в дверь комнаты дочери и сказал нараспев:

– Надюшка-а-а!

– Встаю, – ответила Надя.

Отец и дочь сели завтракать.

– Плохо спала? – спросил Николай Николаевич.

– Почему?

– Глаза у тебя больные. Надо бы сходить к врачу.

– Я долго читала ночью, – соврала Надя и подумала, что откладывать больше нельзя, надо идти к врачу.

Красный портфель из «чертовой» кожи стоял на полу, приготовленный с вечера.

– Надюшка, положи в портфель, – сказал Николай Николаевич, входя в комнату с яблоком.

Надя как-то странно посмотрела на это яблоко. Она взяла его в руки, как муляжное, лишенное того содержания, какое вкладывала в него, когда создавала свой рисунок «Адам и Ева». Она твердо решила никогда больше не встречаться с Маратом. Никогда! Нагнувшись к портфелю, чтобы положить яблоко, Надя подумала: «И рисовать запретят». Эта мысль метнулась в пустоте сознания от виска к виску и отдалась в голове такой болью, что Надя закричала, страшно, дико, нечленораздельно. Выпрямиться она не смогла.

Ужас, пронзивший Николая Николаевича, на секунду парализовал его. Но уже в следующую секунду он подхватил дочь и положил на кровать.

– Надюшка, что с тобой?

На лице ее была мука.

Николай Николаевич ринулся на лестничную клетку, нажал сразу все кнопки звонков.

– Кто-нибудь помогите! С Надей плохо. Побудьте с ней.

И ринулся на улицу без пальто, без шапки, в домашних тапочках. Телефонная будка была на углу, но Рощин вовремя сообразил, что быстрей добежать до больницы, которая была недалеко.

Он побежал напрямик по снегу, сокращая расстояние, тапочки соскользнули с ног, он не остановился, чтобы их подобрать. «Господи! – думал он. – Что же это такое! Скорее! Скорее!» Так с этой мыслью, опустошенный, раздавленный криком Нади, который и сейчас звучал в его ушах, он вбежал в больницу.

– Скорее! – крикнул он врачу, вбегая в кабинет в мокрых носках, без шапки, без пальто, с почерневшим лицом.

– Успокойтесь, папаша! – сказал врач.

– Девочка, дочка, семнадцать лет, упала, закричала. Без сознания. Скорее! Скорее!

– Обморок? – спокойно предположил врач. – Ясное дело. Успокойтесь, папаша, сейчас все сделаем. В семнадцать лет от обмороков теперь не умирают.

Ленка шла в школу и улыбалась. В портфеле она несла книжку про Альбрехта Дюрера. Она вбежала в вестибюль вприпрыжку, сдернула на ходу пальто, кое-как зацепила его за воротник на вешалке и помчалась вверх. Звонка еще не было, и ребята толпились в коридоре. Чиз двинулся к ней навстречу, странно улыбаясь.

– Привет, старик, – крикнула ему Ленка с некоторым удивлением. Она не видела, чтобы он раньше так улыбался, и особенно ей.

– Ленк, подожди, – сказал он.

– Чего тебе, красавчик?

– Надя умерла.

Портфель Ленка держала в левой руке, а правой со всей силой ударила Чиза по щеке так, что голова у него качнулась, а улыбка съежилась и превратилась в гримасу страдания. Глаза Чиза и глаза ребят, стоявших за его спиной, были наполнены недоумением и горем, Ленка хотела спросить, но почувствовала, что у нее нет слов и дыхания нет. Ужас и боль оглушили ее, приковали к месту, где она стояла, лишили дара речи.