Эдуард Пашнев - Мальчики и девочки (Повести, роман)

Мама и еще какая-нибудь женщина и шофер, если у него появлялась охота, стояли около заднего или бокового борта и бросали песок все время в одно место, пока не получалась гора. Тогда они переходили к другому борту, а я стоял в кузове с саперной лопаткой и разравнивал песок по всей машине. Он был холодный, и в жаркие дни хорошо было стоять на нем босиком.

После погрузки плечи у меня гудели, я садился поближе к кабине и сладко вдыхал прохладный ветер, несшийся навстречу машине. Мама и другие женщины садились обычно так, чтобы можно было прислониться к кабине спиной. А я всегда подставлял ветру лицо. Воротник рубашки не застегивал, и ветер надувал у меня сзади такой пузырь, что рубашка вырывалась из-под пояса и хлопала по спине. Ветер остужал под рубашкой гудящую спину и плечи, и мне казалось, что так я быстрее отдыхаю. Ладони тоже после лопаты всегда горели, и я их по самые кисти погружал в холодный песок.

Я очень любил ездить за песком. Мама спрашивала, не устаю ли я, но мне было совсем не трудно работать саперной лопаткой. А когда мы разгружали, я даже брал совковую. Шофер откроет борт, мы станем все рядом в кузове, подцепим на лопаты и везем к краю целую кучу песка. Конечно, лопата в два раза больше меня и иногда застревала, но я брал ее обеими руками, упирался животом и не отставал от других. Главный инженер один раз увидел, сказал:

– Ого! Молодец! Вот отремонтируем клуб, будешь бесплатно в кино ходить.

И засмеялся. Он был теперь всегда веселый.

К середине лета здание электростанции восстановили полностью, возвели стену, которая выходила в переулок, до самой верхней точки шестого этажа. Но леса еще несколько дней не убирали, и один человек лазил по ним с ведерком и кистью и огромными белыми буквами писал через всю стену и там, где осталась старая штукатурка, и по новым кирпичам, еще не оштукатуренным:

Из пепла пожарищ, руин и развалин мы восстановим тебя, родной город.

Когда он уходил на обед или после смены домой, я забирался на леса и пробовал буквы, высохли или нет. Мне ужасно нравилась эта надпись. Такие слова можно было прочесть и на других домах, но таких огромных букв, которые рабочему пришлось два дня писать, не было нигде.

Потом леса убрали, и мне совсем стало нечего делать. Маму сначала перебросили ремонтировать клуб, но она заболела, и ее перевели в охрану. Теперь она стояла с винтовкой у входа на подстанцию, расположенную на горе на соседней улице, или у главных ворот, через которые по ночам на грузовых трамваях привозили уголь, а я по привычке каждое утро приходил к куче песка, оставшейся от строительства, и сидел на ней.

На короткое время в переулке опять появились рабочие. Они уложили рельсы, поставили на них вагонетку, нагрузили ее битым кирпичом и всяким мусором, но отвезти и высыпать вниз с крутого берега не успели. За ними пришел сам главный инженер и увел их делать какую-то срочную работу во дворе электростанции. А вагонетка так и осталась стоять в переулке на рельсах, доверху нагруженная.

От нечего делать я решил построить в песке город. Прорыл каналы, перекинул через них мосты, возвел по краям города четыре башни. И тут увидел в конце переулка недавно приехавшего из Казани мальчишку. Я знал, что его зовут Лешкой, они с матерью поселились во флигеле за нашим домом. Я даже несколько раз подходил к забору, чтобы познакомиться, но Лешка был лет на пять старше и не обращал на меня никакого внимания. А тут, когда я построил в песке красивый город, сам подошел. Постоял немного и спросил:

– Жрать хочешь?

– Хочу, – не задумываясь, ответил я и посмотрел на него снизу вверх.

– Я и сам хочу, – вздохнул он, сплюнул и наступил ногой на мой город, на крайнюю башню.

Я не обиделся и ничего ему не сказал. Он был в два раза длиннее меня и худее и, наверное, хотел есть в два раза сильнее. Я вспомнил, что бабушка получила хлеб на завтра, и, чтобы подружиться с ним, предложил:

– Хочешь, принесу кусок хлеба? Я сейчас.

– Только быстрей! – крикнул он мне вслед.

Я прибежал домой, сунулся сразу в шкаф и уже отломил горбушку, но унести не успел. Вошла бабушка и отобрала.

– Это что еще такое? – сказала она.

Лешка поджидал меня у кучи с песком.

– Ну, что? – спросил он.

– Бабушка не дала.

Он сглотнул слюну, медленно затоптал по очереди все башни моего города и мосты и предложил:

– Пошли со мной.

Я не стал спрашивать, куда, отряхнулся и пошел. По дороге Лешка все время срывал листья и траву, жевал и зло выплевывал. Он здорово хотел есть и ничего не мог с собой поделать.

– Яблоки любишь? – спросил он у меня.

– Люблю.

– Я тоже люблю.

И сплюнул, и принялся жевать лист. Я подумал: может, мы в сад за яблоками идем? А оказалось, мы идем охотиться на воробьев.

– Держи, будешь мне подавать по одной, – сказал Лешка и высыпал в горсть маленькие гладкие камешки.

Один он сразу зарядил, и мы стали красться к дереву, на котором сидела стайка воробьев. Пращ у него был хороший, сделанный из противогазной резины. Он растягивал его медленно и, приближаясь к дереву на полусогнутых ногах, все приседал, приседал. Камень щелкнул по листьям, стайка улетела, но через мгновение листва опять зашуршала, и на асфальт упал воробей.

– Подбирай! – приказал Лешка.

До вечера мы подбили еще двух воробьев. Стрелял он очень метко. Я безропотно подбирал добычу и подавал ему камешки. Мы вернулись домой усталые, и я полез в карман, чтобы отдать ему воробьев, но он сказал:

– Вместе охотились, вместе и варить будем.

Тут подбежала Светка:

– Эдик, покажи, что у вас, покажи.

– Иди отсюда, – попробовал я ее прогнать.

Но она не уходила.

– Ладно, пусть, – сказал Лешка, – она тоже жрать хочет. У вас есть таганок?

Я притащил таганок, мы развели под ним костер, поставили котелок с водой кипятиться и начали общипывать воробьев.

– На каждого по одному, – мрачно сказал Лешка.

А потом мы сидели вокруг костра, как настоящие охотники, смотрели, как в кипящей воде воробьи гоняются друг за другом, и ждали, когда они сварятся. Светка тоже терпеливо сидела на корточках и заглядывала в котелок.

С дежурства возвратилась мама. Она подошла к костру:

– Что вы делаете?

– Воробьев варим, – пропищала Светка.

Мама наклонилась над котелком.

– Зачем варите?

– Есть, – объяснила Светка.

Мама молча посмотрела на нее, на меня, на Лешку, взгляд у нее становился все опаснее и опаснее. Я на всякий случай отодвинулся от костра. Но она только сказала:

– До воробьев добрались.

И ушла в дом.

Мы поварили их еще немножко, вынули, они сделались совсем маленькие. Попробовали есть и не смогли. Мы не выпотрошили воробьев, только ощипали, и они оказались горькими. Есть их было нельзя. Зато с Лешкой мы подружились.