А. Т. Берстень - Вероника. Том 1

В ванной комнате стоял фарфоровый таз (верно, вместо унитаза) и большая лохань (ванной, в нашем понимании этого слова, эту гигантскую миску трудно было назвать), куда Аксинья наливала воду.

– Давай, детонька, раздевайся скорее, не то придется плескаться в холодной луже. А так ещё чувствуется аромат трав. Ну же, вдохни!

Я вдохнула, и у меня аж голова закружилась от удовольствия, запах напоминал и деревню, и баньку, и самые душистые цветы. Захотелось тут же погрузиться в этот запах с головой, но раздеться самой мне было ой как непросто. Справиться со всеми верёвочками и завязочками не получалось никак, и, заметив это, Аксинья, горестно вздохнула:

– Ох, дитя, совсем ещё слабенькая.

Она помогла мне раздеться и погрузиться в воду.

В тот момент, когда горячая душистая вода словно бы пеленала меня, окутывала в мягкие одежды, я подумала, что мне очень хорошо в этом мире. И почти совсем не страшно. Как будто бы я не ушла из дома, а, напротив, вернулась домой. В какую-то секунду в голове моей возникло странное ощущение, что я и вовсе помню и эту комнату, и эту ванну, и эту милую добрую няню.

Наверное, я стала погружаться в сон, потому что вдруг Аксинья меня позвала:

– Эй, Вера! Вера, не засыпай. Давай-ка быстренько вытирайся и в кроватку.

Я вылезла из лохани, вытерлась, как мне велели, надела ночную рубашку, что дала мне Аксинья (самое настоящее платье, все в вышивке и до пят!) и вошла в комнату.

В кровати меня уже ждала мама, пользуясь тем, что здесь она может вовсе не осторожничать (мы ведь проверили, что все ее действия не оставляют следов в этом мире), она спокойно умылась, причесалась, разделась, не боясь быть обнаруженной Аксиньей. Теперь она лежала на боку, подложив под щеку ладонь, и, улыбаясь, глядела на меня:

Я поспешно устроилась в кровати, уже зная, что пока Аксинья не убедится, что я лежу и готова уснуть, она из комнаты не выйдет. И когда няня, подоткнув со всех сторон под меня одеяло, наконец, покинула комнату, я повернулась к маме:

– Ну, что скажешь, мам? Какой-то кошмар?

Мама усмехнулась, и помотала головой:

– Ну, что ты, по-моему, все складывается неплохо. У тебя уже есть друзья, и все к тебе добры. У нас есть супер-крутая крыша над головой и вкуснейшая еда. А об остальном, я полагаю, лучше пока не думать. А то голова лопнет. Согласна?

– Согласна, – ответила я, уже еле ворочая языком, – Лопнет, это точно, – и уже через секунду уснула.

Проснулась я от тихого стука в дверь и незнакомого звонкого голоса:

– Верочка! Вставайте, моя дорогая, пора отправляться в гимназию!

Я рывком села в кровати. Потребовалась минута, а то и две, чтобы сообразить, где я нахожусь, чей это был голос и почему на мне странное белое платье до пят с завязочками у подбородка.

Почему-то ответы пришли в обратной последовательности. Сначала вспомнилось про платье, как накануне Аксинья торопливо запихивала меня в него, опасаясь, "как бы я не простыла", а затем туго завязала все тесемки, чтоб "все было, как положено". Затем, будто по логической цепочке, пришёл ответ, чей это был звонкий голос – конечно, Антонины Семеновны! Я сразу представила, как, произнося эти слова, она потряхивала своими кудряшками на лбу, что казалось, это они звенят, как колокольчики. И только потом, когда припомнились все эти мелкие детали, на меня свалилось главное воспоминание – где я. В прошлом! Добрых сто, а то и сто двадцать или сто пятьдесят лет назад! Я только теперь поняла, что даже не сообразила вчера спросить, какой на дворе год. Впрочем, как бы я могла задать такой вопрос?

Я ощупала свою почти зажившую губу (она уже совсем не болела) и схватилась руками за голову, словно бы пытаясь впихнуть таким образом в сознание то, что отказывалось в него вмещаться, и меня охватила лёгкая паника, как перед годовой контрольной.

Мама лежала тут же рядом со мной и, очевидно, спала мертвым сном, так как ни мои движения, ни звуки за дверью никак не потревожили ее отдыха, она даже позы не сменила, спала, как на пляже, раскинув в стороны ноги и заложив руки за голову.

– Мамочка, – тихонько позвала я. Она не отреагировала и только, когда я потрясла ее за плечо, с трудом разлепила веки.

Ей тоже понадобилось, какое-то время, чтобы понять, где мы находимся и вспомнить события вчерашнего дня, и я уловила ее еле заметное движение – как она поборола желание накрыть голову подушкой. Справившись с собой, она привстала на локтях и спросила.

– Не знаешь, который теперь час?

Я ответила, хотя про себя усмехнулась тому, что мама невольно переняла здешнюю манеру речи.

– Не знаю точно, но думаю, в районе семи. Антонина Семёновна сейчас стучала, говорит, пора в гимназию. Надо собираться!

Мама потерла кулачками глаза и помотала головой:

– Нет, кролик, я с тобой в школу не пойду.

Я испуганно вцепилась в нее:

– Как это, мам?! Мы же договорились не разделяться. Самое страшное будет, если мы потеряемся!

Но мама, уже вполне проснувшись и разобравшись в ситуации, кажется, твердо приняла решение.

– Ну, сама подумай? Зачем я тебе в школе? Ты поедешь с Кити, а меня только стесняться будешь, ведь тебе предстоит общаться с одноклассницами. Она тебя не бросит, да и, в любом случае, тебе следует запомнить этот адрес, ты же можешь быть уверена, что тебя ждут. А вот от меня будет куда больше пользы, если я попробую сама разведать обстановку. Я здесь невидима и мне ничего не грозит. И в дом я всегда смогу проникнуть, надо будет только дождаться, чтобы кто-нибудь входил или выходил. А ещё, я уверена, что из заднего двора есть дверь на кухню, которая вообще никогда не закрывается.

Мама мне подмигнула и, выбравшись из кровати, принялась одеваться. Я хоть и вздохнула довольно печально, головой сама понимала, что мама права, ну зачем мне на всех уроках "хвост" в виде мамы? Ещё придется оглядываться на нее всякий раз, когда говорю с девочками, мне будет куда сложнее тогда с ними нормально общаться! Вот в своей школе в современном мире я бы точно не хотела, чтобы мама слышала наши разговоры!

Когда я встала и умылась, за дверью вновь послышался голосок, на этот раз тоненький.

– Вера! Вот соня! Ты встала, наконец?

Постучавшись, просто ради приличия, Кити тут же заглянула внутрь. Я стояла посреди комнаты в своем ночном платье, чувствуя себя весьма глупо.

Но Кити мой вид, казалось, ничуть не развеселил. Она воскликнула:

– О! Ты ещё не одевалась, вот и славно! Аксинья отгладила для тебя мою запасную гимназическую форму, она может быть тебе несколько велика, но если ты поторопишься, Аксинья успеет ее быстренько подогнать прямо на тебе.

С довольным видом, она подошла ко мне, держа перед собой на вытянутых руках какое-то длинное одеяние. То было чёрное очень скромное платье, когда я его надела, то даже обрадовалась, что, наконец, никаких тесемок и оборок, но обрадовалась я, как выяснилось, преждевременно: к платью прилагался длинный белый фартук, и вот на нем оборочек было хоть отбавляй!