Владимир Радимиров - Сын Ра. Волшебный эпос

А аромат-то какой от неё распространялся!

Заторчал там Ваня по полной программе. Ощущений его было не передать – сплошное благоухание! Словно огонь у парня по жилушкам побежал, а по телу заструились некие токи, – да такие бодрые, что силушка его молодецкая в момент удвоилась, если не утроилась.

Вот лежит он в маслице волшебном, полёживает, слегонца эдак бултыхается, – балдеет натурально, а девицы, чтоб он не скучал, завели разговор с ним умело: смеются, шутят, болтают о всякой лабуде, а кто-то из них песенку забавную вдруг запел, а остальные ей подпели:

Те ещё затейницы оказалися. А потом ещё и плясать они стали перед Ванькиными очами: и поодиночке, и парами, и все вместе завертелись плясовицы ладные под музыку зажигательную. Ну а мастерство они показали просто невероятное.

Клёвые, короче, были крали.

Полежал Ваньша в ванне ещё с полчаса, до полной кондиции поумаслился, а тут и звоночек милозвучно вдруг зазвучал. Жидкость масляная в отверстие образовавшееся медленно утекла, и чует Ваня, как сила неведомая на воздух его вознесла, а потом бережно понесла к ложу гладкому и плавненько на него опустила. И что, он думает, за странная такая сила?..

А девицы-прислужницы в ту же минуту со смехом к нему подступают и всё тело его молодецкое нежными ручками гладят да растирают. А сами-то ржут, прямо ухохатываются, весёлыми такими, довольными стали. Ваньке на душеньку будто полили бальзамом – до того ему отрадно сделалось, что и не передать. Дивная чудесная истома овладела им полностью, этакая комбинация невероятная из ощущений наиприятных.

Что случилось потом, Яван слабо запомнил: словно в омут страсти неземной он ухнул, а когда наконец очухался, то видит, – посиживает он в беседке уютной, в креслице удобнейшем развалясь, а у него над головой роза прекрасная густо переплелась, соцветия которой чарующий запах вокруг источали; а в ветвях птички цветистые резво скакали и своими трелями слух Ванюхин услаждали.

Глянул Яван на себя – а он в изумительный халат одет, голубыми огнями струящийся, и обут в сандалии мягчайшие. Настроение у него было превосходное, игривое, и все чувства до предела оказались изощрены: нюх сделался как у пса, глаз как у орла, а уши кошачьим, наверное, фору бы дали. А его кожные покровы, казалось, во сто раз чётче прикосновения ощущали.

Сиё новое чувствознание даже приятным нельзя было назвать – оно было обворожительным, и градус удовольствия, им предоставленный, мнился головокружительным. Всё же окружающее пространство играло в Ванином восприятии дотоле невидимыми красками и тепловыми излучениями, а также сиянием энергетических наполнений всех растений, животных и вещей.

Мир, в общем, пред душою Явановой раскрылся ныне инаково.

Только вот с памятью его что-то было не так. Точно она у него отказала. Ну ничего не хотела голова его припоминать, и как-то это казалось странным… Головушка его бедовая одного лишь желала страстно: в балде пребывать, от забот отрываться, в неге торчать и кайфу предаваться. А о будущем даже мыслишка в башку садовую не проскальзывала. Только настоящее всё внимание его привлекало, – только чудесное настоящее!

Послышались вдруг мягкие шаги, и чуткий носяра Яванов уловил ещё издали аромат Навьяны: бодрящий, возбуждающий, манящий, дурманящий, пряный и непередаваемый…

А вот и она сама появляется – как полная луна в ночи бархатной. Одета красавица была легко, в какую-то блестящую накидочку, пояском золотистым перетянутою на талии, и тоже, как и Яван, обута она была в сандалии. Но не одеянию богатому удивился больше всего Ваня, а облику её изменившемуся, перемене предивной, в деве произошедшей. Волосы теперь стали у неё белые, уложенные на голове роскошной копной, а глаза – голубые-голубые, как небо бездонное. И кожа у юной крали стала светлее явно, так что, если бы не запах, по которому Яваха безошибочно теперь её определял, то может быть, он Навьяну и не узнал бы.

– Ну, как тебе у меня отдыхается, свет Яванушка? – спросила она его. – Привольно ли, али, может, ты чем недоволен?

– Здорово! – непритворно воскликнул Яваха и палец большой милахе показал. – Я поражён и сражён, Навьяна! Ну нету просто слов!.. Каким образом устроить сиё возможно? Могучее волшебство это, видать…

– Ум – главное волшебство, Ваня! – улыбнулась чародейка загадочно. – Если по уму стараться жить, то и не так ещё можно себя ублажить. Всё ведь в наших силах, дорогой, а сил этих у нас – много.

– А сколько тебе лет, Навьяна? – спросил Яван.

– Мне-то? Лет?.. – и она рассмеялась заливисто и гордо. – Ты бы лучше спросил, сколько миллионов… Мы здесь, может, и не бессмертны, но долговечны, очень долговечны – возможно, и бесконечно…

Яван слушал её, вытаращив глаза – очень уж дивно ему было узнать о Навьянином долголетии.

– И ты, милый Ваня, коли пожелаешь, таким же станешь. Хочешь? – азартно предложила хозяйка навная.

– Нет, – ответил Яван, головою покачав. – Не может вечно существовать то, что неистинно и неполно. А коли нету в чём-то истинности и полноты – то и нерушимости цельной нету.

– Что есть, по-твоему, истина, витязь? – с усмешкой нескромной спросила чаровница.

Посмотрел на неё Яванушка и улыбнулся этак загадочно.

– Тебе, – молвил он, – скажу, потому что вижу – ты об этом не думала. По прави учению, истина есть Божественное установление, которое никто не только обойти не может, но даже и не хочет!

– А-а… – протянула Навьяна слегка насмешливо. – Что-то не встречалась я с установлениями этакими…

– И не удивительно! – воскликнул Яван. – У вас тут неистинное, наверное, всё! Призрачное оно, обманное и ненастоящее.

Навьяна же, то услыхав, протестующе головой замотала и рукой пред собой замахала.

– Ну, уж нетушки! – произнесла она страстно. – Не согласна! Любовь у нас, Ваня, самая что ни есть настоящая! Доказать?..

– Как это? – удивился Яван.

– А вот видишь кубок с напитком розовым? Это напиток любовной грёзы. Кто его отведает – тот великую любовь станет ведать. Выпей, Ваня, и почувствуй то, что и помыслить ранее не мог. Да-да! А потом уж и рассуждай…