Владимир Радимиров - Сын Ра. Волшебный эпос

Долго он там возился, но всю навную «красоту» с себя смыл. Расплёл Ваня косички затейливые, гребнем их расчесал, а власа-то длинные – аж до низа лопаток ему достали. «Ишь какие длиннющие вымахали! – удивился он. – Давненько, видать, я в этом „раю“ чертячьем жизнь прожигаю! Вот те и три дня…»

Одел Ваня халат, причудливыми узорами расписанный, и вон из спальни вышел. Приходит в гостевую залу шагом размашистым и громовым голосом Навьяну призывает.

Не долго милаху кликал-то. Вот бежит и она, по виду весьма встревоженная. Сама, очевидно, только что со сна: в рубашечке лёгкой, сквозь ткань которой тела её очертания просвечивали, густые волосы гривою по плечам развеяны, а в глазищах вопрос проглядывается и явное недоумение.

– Что, что случилось, Ванечка? – остановившись и всплеснув руками, вопросила Навьяна. – Ты же сам на себя не похож прямо!

– Ты права, Навьяна! – гневно отвечал ей Яван. – Я и в самом деле не похож на себя ныне! Не иначе как слегка изменился…

Для убедительности руками он красноречиво в стороны развёл и продолжал уже несколько поспокойнее:

– В какую только сторону – вот вопрос! Я полагаю, что в непутёвую… А ты как считаешь?

И уставился на волшебницу нави тяжёлым взглядом стальных своих глаз.

Но Навьяна не смутилась нимало, взгляд Ванин с твёрдостью выдержала, а затем пожала плечами и уселась спокойно в кресло, а Явану на другое креслице указала, после чего Ваня, не сводя взора ярого с лица Навьяниного, присел тоже, на спинку откинувшись и ногу на ногу закинув.

– Ну так как же, Навьяна, – ещё раз спросил он, – нравится тебе мой видон?

– Да, – ответила та. – Я, Яванушка, полагаю, что всё идёт как надо, и чему быть суждено, тому быть и должно.

– Больно тёмно изъясняешься, – покачал головою Яван. – Это как же понимать тебя прикажешь?

– А так, милок-соколик, что я ведь тебя не неволила – ты сам у меня остался, добровольно. Разве, скажешь, это неправда?

– Хэ! И одурел я тоже добровольно от зелья твоего любовного?

– А разве тебе было плохо? Побойся, Вань, бога! Наоборот – хорошо, очень хорошо…

Вздохнул Яван, посмотрел на чаровницу сочувственно и тоном убеждённым молвил:

– Может быть это и так, только ваш навий «рай» – не для меня… Ухожу я, Навьяна!

– Но почему, Ваня, почему?! – с ноткой волнения душевного воскликнула волшебница. – Не понимаю я… Оставайся у меня и далее! Будешь в ладу вечно жить. На что тебе подлый и вредный мир?

Долго не отвечал Яван.

А потом глянул он Навьяне в глаза и такие слова ей сказал:

– Не по прави будет, Навьяна, чтобы сильный да знающий свой отдельный «раёк» для себя сколачивал, а на сирых и слабых с высокой башни плевал, несовершенство мировое презирая. Не для того нам мощь дана, чтобы себя лишь холить, а всех прочих в кабале неволить… Надеюсь, милая, ты чинить препятствия мне не станешь? А если станешь, то предупреждаю: зря это!..

Чародейка не отвечала. Закрыла она глаза свои, опахала, и словно там застыла. Задумалась глубоко, видно… Наступила тишина. Только птички пышнопёрые пели сладко где-то неподалёку, и ласковый ветерок шевелил Ванины волосы.

И тут вдруг – фур-р-р! – рядышком фонтанчик струйный прозрачной водой забил-зажурчал, и откуда-то, словно издалека, музыка струнная зазвучала, звуками своими чарующими сердце Яваново размягчая.

– Слушай, Навьяна, – прервал Ваня затянувшееся молчание. – Последний раз повторяю – мне ждать-то более недосуг – ухожу я!

А Навьяна, не открывая глаз, улыбнулась мягко да и отвечает ему загадочно:

– А отсюда нельзя уйти, Ваня – назад ведь дороги нету. Ну а если вперёд?.. Не знаю, дерзнёшь ли?

– Что за шутки ещё такие, Навка! – вскричал Яван чуть ли не в ярости. – Перестань говорить загадками!

– А я и не шучу, Ванюша, – всё так же спокойно продолжала та. – Ты же знаешь – я на вульгарный обман не способна. И к насилию грубому душа моя не лежит. Ну а если ты считаешь, что я тебе какое худо причинила, то можешь, не мешкая, в рожу мне плюнуть. Клянусь, не обижусь! А ежели, Вань, ты так не считаешь, то послушай, что я тебе скажу, в последний раз послушай…

Яваха на месте сидеть тогда остался и, очевидно, плевать в Навьянину рожу вовсе не собирался.

– Ну – я слушаю… – хмуро он сказал.

– Ты ныне, Вань, добровольно должен решение принять судьбоносное! – отчеканила Навьяно твёрдо.

– Да-а? Это какое же, интересно?

– А вот видишь кубок сей прелестный? – спросила его красавица и, открыв наконец прекрасные свои глаза, на сосуд рубиновый ему указала, стоящий на столике подле них.

– Вижу!

– Выпей, Яванушка, напиток перехода, только что мною для тебя изготовленный, – проворковала принцесса навья. – Выпей сей же час – и ты свой путь вновь обрящешь!.. Вот только вряд ли ты положению своему обрадуешься. Ну да на то воля твоя, и я тебе более не товарка.

Скривила Навьяна губы в горькой усмешечке и продолжала голосом странным:

– И признаюсь тебе напоследок, что полюбила я тебя, Яван Говяда! И в мыслях я, Ванюша, плохого тебе не пожелаю! Бабка мне сейчас внушает, чтобы я морок на тебя навела, но я того делать не стану, потому что… непонятный ты для меня человек, Ваня. Есть в тебе нечто… загадочное, что даже для меня остаётся тайной, и эта тайна надежду какую-то в душе моей рождает, светлую и далёкую, от коей сердце в груди ёкает… Пей, Ваня, пей и… прощай! Не свидимся мы с тобой более никогда.

Не ждал Яван от навьей волшебницы таковых слов сердечных. Глянул он удивлённо на прекрасную чародейку, а у ней из угла глаза слезинка выкатилась алмазная да скатилась, сверкая, по щёчке её румяной.

Схватил он тогда кубок бестрепетной рукою, подскочил на резвые свои ножки и хотел уж было выпить то зелье, не мешкая, да тут же и приостановился, затем подошёл решительно к Навьяне, и, приобняв деваху, в губы алые поцеловал её жарко.

Потом выпрямился наш витязь, взболтнул в кубке жидкость золотистую, очами засверкал и сказал:

– Прощай, Навьяна-краса! Спаси тебя Бог! Ура!

И выпил залпом зелье искристое.

И тут вдруг будто проснулся Яван, и словно пелена с его глаз упала. Не сразу само собой, не в миг, и не в минуту даже, ибо ещё какое-то время соображалка у Вани фурычить отказывалась, но всё же очухался он, проморгался, башкою потряс, глядь – а в руках у него верная палица!

И окрестности он стал с любопытством осматривать.

И что же? Ваня, оказывается, не в навном чертоге ныне обретался, а в чистом поле стоймя стоял. Перед ним вдалеке лес зеленелся, позади пропасть чернелася, а за пропастью горы громоздились. И ни избухи тебе, ни дворца, ни каната… Ну как сгинуло!

Яван-то лохматый был, как лешачина, и бородища у него выросла чуть ли не до пупа. На теле же у него шкура львиная, как и прежде, была накинута, а за спину перекинута сумень – вот и всё его имение, а в голове, понятное дело, недоумение.