Елена Асеева - Удивительные приключения Пашки и Батанушки

– Малешенько дык кивнешь, кады здравствуешься с соседями, дабы они углядали твое к ним почтение.

Бабушка всегда говорила не ясно, используя в своей речи слова, понятия которых оставались для мальчишки не раскрытыми, а звучание, словно чуждым тому языку на коем теперь разговаривали в современном обществе. Суровый же взгляд Веры Ивановны почасту вызывал в мальчике легкий страх. Пашка гостил у нее не часто. Еще мальцом, он впрочем, бывал у деда и бабы в их прежнем доме, в прежнем селе, более крупном и обжитом, где была школа, поликлиника, магазины, детский сад и даже дом культуры. Там, где они вырастили сыновей, в том числе и его папу, в большом кирпичном доме, который после смерти дедушки был продан. И всегда тогда казалось мальчику, что нет никого на свете более строгого, чем его бабушка Вера… И всегда тогда казалось мальчику еще слово, и бабушка Вера огреет, дедушку или его, скалкой по горбу…

Впрочем, это была присказка, которую любила сказывать Вера Ивановна, как пояснял дедушка Саша.

Дедушка всегда говорил, что бабушка на самом деле добрейшей души человек и никого за всю жизнь скалкой по горбу не огрела, и даже ладошкой не коснулась. А кажется строгой лишь потому как жила среди мужиков, поэтому и сама вроде штаны на себя одела…

Так сказывал дед Александр, посмеиваясь над своей женой, не обижая и не унижая, всего только разбавляя собственными пояснениями волнение, созданное в семье. И тогда смеялся маленький Павлик, не то, чтобы осознавая, о чем говорят, просто радуясь вместе с дедом.

Но Александр Петрович умер вот уже как два года, и бабушка, продав их общий дом, переехала в эту деревню, чтобы быть ближе к тому месту, откуда в свой срок они оба начали свою поступь по белому свету.

Пашка тогда бабушке ничего не ответил, струхнув ее грозного вида и припоминая скалку, с трудом усваивая имена ее соседей, лишь оставляя в памяти ближайших из них, тех самых деда Бориса и бабу Шуру, деда Митю и бабу Галю.

Сейчас же он стоял, опираясь на штакетник разграничивающий двор и огород, оставляющий по одну сторону дом и хозяйственные постройки по другую посадки, и прерывисто вздыхал. Так как не знал, что делать и чем себя занять в краю, где даже не имелось телевизоров, а новости (как говорила бабушка) передавались из уст в уста, осознавая, что ни то, чтобы день, но и все каникулы безвозвратно для него потеряны.

– Сходил-ка б ты Панька на речку, чай, вода в ней ужо теплая, – протянула Вера Ивановна. Она стояла посередине грядок, с каким-то неведомым мальчику трепетом прореживая едва наблюдаемые пучками листвы моркови. Бабушка Вера выпрямилась, и, оглянувшись, широко улыбнулась внуку, растянув уголки своих светло-алых губ. Полная, высокая она всем своим видом указывала на текущую в ней русскую кровь, а дополняющее ее образ круглое лицо с все еще миловидными чертами и розоватыми щеками точно говорили, что в молодости Вера Ивановна была красавицей. Ее не портил даже костлявый с горбинкой нос, закругленный с двойной складкой подбородок, и множество морщинок расчертивших лицо. Все еще густые, темно-русые волосы (всего только чуточкой убеленные седыми волосками) собственной длинной покрывали ее спину, дотягиваясь до талии. Да только волосы бабушка не носила распущенными, она их заплетала в одну толстую косу, и, закручивая в ракушку, скрепляла заржавевшими шпильками, ровно вышедшими из прошлого века. Поверх голову баба Вера покрывала тонким платком (особенно когда занималась хозяйственными делами, вот как сейчас), связывая концы под ракушкой, таким образом, пряча и ее. Платки у нее, непременно, ситцевые и белые, яркостью разнообразных узоров гармонировали с цветастыми халатами, которые она зачастую носила. Большим был рот бабушки, короткими и тонкими брови, такими же темно-русыми, как и загнутые ресницы, точно частью выпавшие от переживания. Вместе с тем цвет кожи Веры Ивановны вопреки возрасту, уже почти по летнему согревающему солнцу и труду все пока поражал собственной белизной, лишь справленной смуглостью на руках, которые и созидали благосостояние семьи… как сейчас, так и прежде.

Она теперь развернулась и шагнула на тонкие деревянные, где узкие, где широкие дощечки, проложенные между грядками, ступив на них такими же, как и все кругом, пожитыми пепельно-серыми галошами. Огладив их полами, своего длинного с коротким рукавом, халата, да неспешно принялась вытирать руки о пристроенный на талии передник. Обычный такой, в виде прямоугольника закрепленного на поясе, красного с двумя синими узкими полосами по кромке.

Бабушка всегда была чистюлей, и это наблюдалось не только в ее образе, постиранном халатике, носочках, платке или переднике, но и шуршащих накрахмаленных на окнах занавесочках, переливающихся кастрюльках и поблескивающем деревянном полу в доме. Также чисто было и у нее на огороде, во дворе и даже курятнике, где куры точно подчиняясь единому распорядку жизни Веры Ивановны, неслись стабильно в плетеные ивовые корзины. Бабушка любила труд, поэтому сажала на делянушке много овощей и корнеплодов, готовила от души, видимо так и не успев привыкнуть, что теперь вся ее семья это вислоухий, черный пес Пират, да трехцветная кошка Муся. Были у бабы Веры, конечно, и куры, гусь с гусыней и пятью гусятами, и даже молоденькая козочка Аська. Коими она ровно пыталась заместить умершего мужа и выросших, покинувших ее сыновей. Поэтому и Пират, и Муся, и даже гусь с гусыней смотрелись толстыми, едва передвигающими ноги, ленивыми и, пожалуй, что беспечными.

– Искупаться ужоль можно, а бережочек речной дык ладненько выстлан песочком, нарочно дабы на нем желалось полёжать, – дополнила свое предложение Вера Ивановна и малешенькие крупинки почвы, смахнутые материей передника с ее крупных пальцев и ладоней обоих рук, улетели вниз.

– Скучно одному купаться, – недовольно отозвался Пашка, и искривил губы, плотные, нежно-алые, потому как очень сильно раздражался, когда бабушка звала его «Панькой». Словно обращалась к девчонке. Впрочем, о своем недовольстве мальчик не решался сказать, все еще побаиваясь той самой скалки по горбу, потому лишь кривил губы или закатывал глаза.

– Ну, тады мене пособи, Панька. Понадоба буряк прорвать, – произнесла Вера Ивановна, едва качнув головой в сторону грядки. Она, естественно понимала, что мальчонке, привыкшему к городскому шуму, толкотне и тому самому непонятному компьютеру, очутившись в тиши деревни, было непривычно, потому старалась хоть как-то его занять… Вот хотя бы трудом…

Павлик дернул вслед движения головы бабушки взгляд вправо, увидев мелкие пучки листочков, немного покрасневших на кончиках, и тягостно вздрогнул, кажется, всеми частями тела зараз, а по спине его сверху вниз пробежали крупные, колючие мурашки. Да с тем же ужасающим потрясением проскользнул взором по длине всей грядки, кажется, подныривающей под штакетник, где-то, ну, очень… очень далеко.