Елена Асеева - Удивительные приключения Пашки и Батанушки

Батанушко победно потряс руками, продолжая показывать волосатые ладошки темно-голубому небу, сегодня удивительно так переливающемуся (будто начищенная Верой Ивановной кастрюлька), и с ощутимым осуждением, теперь уже, определенно, обращаясь к мальцу, сказал:

– Ужоль-ка никыего почтения ко мене… А усе понеже отобрали у мене сие «означение власти», – домашний дух прервал пояснения и рывком качнул головой в сторону стены дома, одновременно, опуская вниз руки. И Павлик весь тот срок с широко открытым ртом и выпученными глазами наблюдающий за поединком птиц и домового, торопливо оглянулся всего только, и, увидев позади, что деревянные бревна в пазах, между которыми проглядывало грубое, спутанное серое волокно. Потому как сзади ничего интересного не было, мальчик сразу вернул голову и взгляд обратно, снова уставившись на духа.

– Дед твой Лександр кады помер… дык и усе. Пришлось мене усю власть вотдать моей супружнице… Жинке значица, Волосатке. Обаче ее по-разному кличут и Домовушка, и Домовиха, но у наших краях наичаще Волосатка. А она таковая оказалась воркотунья, да ни як ни уймется, да усе веремечко брюзжит… брюзжит. Батанушко тудака, вода убегла… Батанушко сюдытка, мыши в подполе. Наипаче мене измотала. Небось, слышишь, як наново верещит? – дополнил свою речь вопросом домовой и снова кивнул в сторону сруба. Пашка, впрочем, не стал оборачиваться, и так понимая, что ничего нового кроме стены и пакли вставленной в пазы между бревен не увидит. Однако вместе с тем внезапно услышал раскатистый окрик, точно прилетевший с делянушки:

– Панька!

– Это бабушка меня зовет, – ответил мальчик, едва поведя взором в направлении долетевшего зова. Хотя, когда он снова воззрился на домового, увидел особым образом появившееся на лице последнего недоумение. Вновь заложившиеся мелкие морщинки на щеках духа приподняли вверх собранные в пучки шерстинки, словно они там напитавшись слезами и сопляками только и могли, что смотреться закрученными в отдельные узелки.

– Кака баушка? – теперь недоумение сопроводилось и самим вопросом. По-видимому, оттого, что Батанушко был озадачен сказанным Пашкой, он внезапно и очень сильно топнул правой ножкой по поверхности скамейки, вызвав из-под подошвы россыпь мельчайших, лазурных искорок. Эти пусть и не огненные, но дюже яркие брызги света, разлетевшись в разные стороны, осыпались не только на правую руку мальчугана, прижимающую книгу, но и покрыли саму материю бермуд, на которых она лежала. Все это происходило так быстро, пожалуй, что быстрее, чем стрельба воробьиного помета, чай, поэтому Павлик сразу и не сообразил, как сама обложка, а вслед нее и ткань бермуд зачались ярким огнем, все таким же голубо-лазурным. Широкие и высокие его лепестки, кажется, перекинулись и на руки мальчишки и на кожу ног, вызвав ужас, каковой в свою очередь выплеснулся громким криком. Пашка поспешно скинул вниз на деревянный настил дорожки книжку, и, вскочив со скамейки, принялся хлопать по лепесткам огня ладошками, желая сбить с себя пламя.

Да только он зря тревожился.

Потому что стоило ему только подняться на ноги и пройтись ладонями по материи бермуд, как и сама ткань, и упавшая вниз книга махом потухли, притом не оставив на себе, или своей поверхности и малейшего намека на ранее произошедшее с ними возгорание.

– Вох! – смыкая рот, и собственный вопль ужаса, протянул Павлик, и резко развернувшись теперь лицом к скамейке и стоящему на ней духу, сердито на него посмотрел. А тот, словно радуясь всему произошедшему, распрямив и малые морщинки на лице, даже те которые пролегли по лбу, широко улыбнувшись и показав свои узенькие, острые зубы да чуть слышно хихикнув, произнес:

– Ужоль-ка вельми ты гулко вопишь, аки прям плюгавка…

– Сам ты плюгавка, – обидчиво дыхнул Пашка, не любивший когда над ним потешались или обзывали дрянными словами, как говорится и сам всегда умеющий ответить.

– Батанушко! Батанушко! – внезапно послышался тоненький зов, словно долетевший с улицы.

– У то я николеже не могу быть плюгавкой, абы дух, – проронил прерывисто хозяин дома и нервно дернул голову вниз и вперед, точно намереваясь кого ею боднуть. – Абы плюгавка то значица мышь… А кака я тобе мышь… Я ж домашний дух, Доброжил я, Домовой, Суседко, Сам, Доброхот, Кормилец, Дедушка, Батан, Батанушко, кто як мене величает. Незримый хозяин избы, хранитель очага и помощник семьи.

– Ты говоришь, так, что порой я тебя не понимаю, – сразу переставая сердиться, сказал Паша, а все потому как был очень рад познакомиться с духом. – Я ничего не понимаю… Не понимаю, о чем ты говоришь, что хочешь. Словно и не по-русски говоришь.

– Сие я не по-русски, – с особой обидой своего тоненького голоса проговорил Батанушко. И до того он если бодал воздух собственным теменем, то теперь сразу вздел голову и уставившись на Павлика изогнул нижнюю губу, кажется, ее краем дотянувшись до подбородка. Еще пару секунд и нижняя губа тягостно затряслась, закачались на ней также изогнувшиеся растущие по краю волоски, и не менее дрожавшим голосом домовой сказал:

– Энто ты не по-русски, не по-ненашенски гутаришь… И усё про энти игры, про Бларим, про того Дуракина. Усю главу бабушки пробил своим Дуракином, и руками у дык вотде машешь, кубыть кого порезать вожделеешь, – глаза домашнего духа с карими радужками переполнились слезами, и одна из капелек застряв в уголке правого, созерцаемо для мальца качнулась вниз… Впрочем, так и не выскочив, осталась покачиваться там вниз вверх. Домовой резво взмахнул обеими руками, словно намереваясь выхватить, что-то из-за спины. – Усем духам намедни Дуракином своим главу натер! – досказал Батанушко и голос его содрогнулся на каждом слоге, а может и букве, – аже Коргоруши ухаживали ко соседям, далее не желая тутова обитать, у дык вотде переживая твое суесловие, – завершил домовой, однако, так и не вынув ничего из-за спины.

– Батанушко! Идей-то ты есть! Явись-появись не мешкая! – вновь раздался тонюсенький голосок, теперь ровно вышедший из земли, а может с того самого места, где теперь лежала книжка мальчика. И дух, тотчас перестав выдыхать свои обиды в сторону Пашки, смолк, однако также чудно принялся топать обеими ножками по сидению скамейки. Он даже снова сжал кулачки и замахал ими в такт топающим ножкам, да все с той же порывистостью выплюнул изо рта длинный ярко-красный язык, будто направив его в сторону мальчишки.

– Охма! То не тобе, – проронил Батанушко, объясняя собственные поступки, и втянул внутрь рта язык. – А ей! – досказал он, и выставил вперед руку, указывая кулачком в сторону покоящейся на дорожке книге. И мальчик, следуя за рукой домового взглядом уставился на обложку, которая вместо положенных ей данных автора и названия «А. С. Пушкин. Дубровский» на сером фоне являла то ли стоящую, то ли в отношении самой книги лежащую маленькую старушечку.